Таверну «Мотыга» держал известный на всю округу повар, бывший брат-мирянин ордена тамплиеров. Он никогда не да-
вал обета и покинул военный орден после последнего неудачного крестового похода. Как он сам говорил, горечь от потери христианского Востока и полная победа сарацин навсегда отбили у него желание следовать за войсками в телеге, груженой горшками и котелками. Первая перемена состояла из сладкого вина и фруктов. Артюс не мог нарадоваться: мэтр Мотыга привез из своих путешествий по миру удивительные рецепты лакомых блюд. Ароматный запах второй перемены, впрочем, простой на вид, — мясного бульона, приправленного шафраном, тимьяном и петрушкой, — только укрепил графа в сложившемся мнении.
Они разговаривали о разных пустяках: об урожае, Ги д’Андерлехте1, крестьянине, ставшем ризничим, который немало скитался по свету, дойдя до Иерусалима. Вернувшись в свой родной город, расположенный в нескольких лье к югу от Брюсселя, он умер. Никто толком не знал, почему вот уже на протяжении многих лет существовал настоящий культ д’Андерлехта.
Напряжение Аньяна постепенно спадало. После небольшого стаканчика вина его бледность, свидетельствовавшая о том, что он постоянно недоедает, сменилась легким румянцем. Он ел с наслаждением, но в то же время боялся демонстрировать свой аппетит. Артюса охватила почти отеческая нежность. О чем думал Аньян, почти монах? Чего граф не понимал в этом ясном взгляде, пронизанном голодом, который наконец можно было утолить? Путешествуя по миру, он тоже не раз терпел и голод и холод. Артюс решил дождаться конца третьей перемены: бедра косули в кисло-сладком маринаде, приготовленном из белого и красного вина, уксуса и айвового желе.
— Господи Иисусе, какая роскошь, — прошептал Аньян, наевшийся на неделю.
Мэтр Мотыга подошел к их столу, на котором стояли свечи, и с удовольствием выслушал заслуженные похвалы. Он был опытным хозяином таверны и поэтому не стал долго задерживаться. Подав в конце пиршества кувшин яблочного сидра, способствовавшего пищеварению, он удалился.
Лицо Аньяна стало малиновым, но этот румянец был вызван не робостью. Артюс д’Отон начал:
— Аньян, полагаю, вы знаете одного из моих приятелей, рыцаря Франческо де Леоне.
Аньян выпрямился и сказал твердым голосом, хотя и много выпил:
— Он человек Света, чистого и мужественного сердца. Посланник Бога в Его бесконечной милости. Он спас мадам де Суарси и убил чудовище тьмы.
— Разумеется. Он опередил меня на несколько часов, — неловко добавил граф, которого до сих пор мучила мысль, что не он вырвал Аньес из когтей инквизитора.
Но реакция тщедушного клирика удивила графа. Тот буквально оборвал его на полуслове:
— О каких часах вы говорите? Да знаете ли вы, какой пыткой были эти несколько часов для мадам Суарси, попавшей в руки Никола Флорена, мсье? А я знаю. Я заткнул уши руками, чтобы не слышать ее отчаянных криков.
Если бы этот упрек не был столь справедливым, Артюса д’Отона, несомненно, оскорбил бы тон клирика. Молодая служанка, свежая как бутон розы, поставила перед ними закуски, а потом, улыбнувшись, исчезла, избавив их от необходимости продолжать разговор. Они молча ели гречневые лепешки с медом и зизифусом1. Потом Артюс сказал:
— Я должен передать рыцарю важное послание. Вы не знаете, где я могу его найти?
Аньян поднял голову, поджал губы, а затем ответил тоном, не терпящим возражений:
— Не заблуждайтесь, монсеньор. Конечно, яблочный сидр ударил мне в голову, что, как я надеюсь, извиняет мою дерзость. Но в этом маленьком, тщедушном уродливом теле, которое вы видите перед собой, живет храбрая душа. Впрочем, она была вознаграждена жестом мадам де Суарси.
Ничего не понимая, граф д’Отон спросил:
— Что вы хотите этим сказать?
— При всем моем уважении к вашему положению, репутации и дружбе детства с нашим королем, я ни секунды не верю в эту басню. Вы незнакомы с рыцарем де Леоне, и никакого послания не существует.
Мужество и неожиданная дерзость молодого человека неприятно поразили Артюса, и он воскликнул:
— Черт возьми! Ну и дела! Да знаете ли вы, молодой нахал, что я давал взбучку наглецам и за меньшее?
— О! В этом я нисколько не сомневаюсь. Я не боюсь, — заупрямился тщедушный человечек. — Я прикоснулся к чуду. Она улыбнулась мне и погладила мою руку. Я никогда не сделаю и даже не скажу того, что может поставить даму де Суарси в опасное положение или просто вызвать ее недовольство.
И снова преданность, которую все демонстрировали к той, что пленила сердце Артюса. В нем опять заговорила ревность:
— И почему же моя встреча с рыцарем может рассердить мадам де Суарси?
— Потому что рыцарь Франческо де Леоне спас ее и она бесконечно признательна ему за это. Какое странное и чудесное совпадение! Божественное, скажу я вам. — Аньян немного подумал, потом добавил: — Мсье, я чувствую, что вы глубоко порядочный человек. Доверие, которое вам засвидетельствовала мадам де Суарси на моих глазах, подтверждает мои предположения. Сегодня вечером вы оказали мне великую честь, пригласив на столь роскошный пир. Но... но я попытаюсь злоупотребить вашей благожелательностью.
— Как?
— Попросив вас оказать мне еще одну честь.
— Какую?
— Скажите правду, монсеньор. Ничто не может принудить вас к этому, я в этом уверен, если только не уважение, которое вы могли бы питать ко мне.
Артюс пристально посмотрел на молодого клирика. Аньян был наделен тем робким, но непоколебимым целомудрием, которое невольно вызывало всеобщее почтение. Граф решился:
— Значит, уважение. Вопрос очень простой, но весьма щекотливый. Как вы думаете, мадам де Суарси знала рыцаря де Леоне до его чудесного вмешательства?
— А почему вы об этом спрашиваете?
Черт возьми, это признание было одним из самых трудных, которые приходилось делать Артюсу. И он бросился головой в омут:
— Беспокойство влюбленного, которого поджидает старость. Уверяю вас, речь идет о любви, которую Церковь не может не одобрить.
Улыбка озарила покрасневшее лицо Аньяна. Он сложил руки и блаженно прошептал:
— Какая чудесная новость! У нас будет очаровательная графиня!
Став серьезным, он твердо сказал:
— Нет, и в этом я уверен. Мадам де Суарси никогда не встречалась с рыцарем. Что касается всего остального, то я могу только догадываться. У меня сложилось впечатление, что она для него очень много значит. Как бы это сказать... некая миссия. Причем такой огромной важности, что он даже отважился на убийство сеньора инквизитора. Когда я недавно случайно встретился с ним, рыцарь задал мне весьма странный вопрос.
— Какой?
— Признаюсь вам, я по-прежнему ничего не понимаю... Он спросил меня, какая у мадам де Суарси была кровь.