Годы, последовавшие за разгромом Акры, оказались роковыми для тамплиеров, но пощадили госпитальеров, которые никогда не забывали о милосердии и сострадании. Простолюдины ненавидели орден тамплиеров за заносчивость рыцарей, их привилегии, не говоря уже о лености и полнейшем отсутствии щедрости. Ходили слухи, что военный орден тратил собранные деньги лишь на собственные нужды и обладал колоссальными сокровищами. Не замедлили появиться злые шутки и ругательства. Отправляясь в бордель, говорили «я иду в Храм». Можно было «воровать или лгать, как тамплиер». Военные ордена — и прежде всего орден тамплиеров — мешали королю, стремившемуся положить конец папскому вмешательству в политику Французского королевства. Гийом де Ногаре, которому помогал его бывший ученик Гийом де Плезиан, изучил все аспекты проблемы. Было бы неразумным требовать простого роспуска всех военных орденов. Молодые дворяне и горожане были преданы модели благочестия, послушания и героизма, пример которой им подавали воины Христовы. А вот прежний проект объединения всех этих орденов, предложенный четырнадцать лет назад Николаем IV1, предлагал естественное решение, позволявшее сохранить и козла, и капусту. Это объеди
нение должно было произойти в пользу Гостеприимного ордена, который и встал бы во главе нового образования. А командором этого образования предполагалось назначить одного из младших сыновей Филиппа Красивого. Таким образом, французскому монарху не придется больше конфликтовать ни с Папой, ни с общественным мнением. Более того, он обуздает всю папскую свору. Остается только одна тень, но тень весьма неудобная: Жак де Моле, новый магистр ордена тамплиеров. Этот консерватор, отважный солдат и человек веры, не потерпит, чтобы его вот так просто низложили. Кроме того, Моле был человеком неискушенным в политике, что, впрочем, не уменьшало его высокомерия. Он будет упираться изо всех сил, не осознавая, что фигуры на шахматной доске были расставлены без его участия.
— Жак де Моле будет против, — сказал Ногаре.
Ломбардец, не глядя на советника, возразил:
— У меня сложилось такое чувство, что возможное недовольство мсье де Моле тревожит камерленго.
Гийом де Ногаре смаковал сливовое пюре, дав себе время на размышление. Он не мог не воспользоваться этим удобным случаем, чтобы далеко продвинуться в деле объединения военных орденов, о чем страстно мечтал король Филипп. С другой стороны, сама мысль, что придется пожертвовать французским дворянином с безупречной репутацией, да к тому же другом детства короля, была ему невыносима.
— Как вы понимаете, мой славный Цуккари, я не могу единолично принимать решение. Речь идет о друге короля. Итак, я хочу убедиться, что верно истолковал ваши слова. Позвольте мне вкратце изложить то... на чем настаивает Святой престол. Мсье д’Отона просят дать разъяснения светскому суду по поводу двух свидетельств, относящихся к убийству сеньора инквизитора.
— Инквизиторскому суду, — поправил Ногаре банкир, с трудом сглатывая слюну.
— Простите, но речь идет об убийстве, а не обвинении в ереси.
Джорджио Цуккари поджал губы. Он прошептал:
— Нет... Речь идет, мессир, о Божьем суде. Убийца Флоре-на сознательно совершил непозволительное богохульство, заняв место самого Господа. Как вы понимаете, только Церковь имеет право оценить масштаб этого преступления.
Ломбардец, внезапно помолодевший, довольный, что выполнил столь трудную миссию, ушел. Ногаре допил виноградный сок. Что замышляют Климент V и его камерленго? Почему им понадобилось оспаривать суд Божий, который, по всей очевидности, всех устраивал? Почему они так горячо защищали память инквизитора, в чистоте помыслов которого все сомневались? Разве папство забыло о скандале, спровоцированном действиями Роберта Болгарина?* Почему убийство этой заблудшей овцы так взволновало их? Ногаре чувствовал, что это ловушка, но не мог понять, в чем именно она заключается.
Аббатство цистерцианок, основанное [58] в Молене [59] Бланкой Наваррской и ее сыном Тибо IV Шампанским, сначала служило приютом для монахинь из Льежа. Вскоре монастырь стал таким могущественным, что жители окрестных деревень стремились войти в состав независимого феода Молена, чтобы пользоваться покровительством монастыря. Так, Моранжис [60] в обмен на это присоединение отдал монастырю свой лес.
Закончился третий час*, когда мадам де Нейра вошла в прихожую. Молодая привратница-мирянка [61] , не привыкшая к светскому обществу и его манерам, сказала, сделав неловкий реверанс:
— Я сейчас позову нашу славную матушку, мадам. Или, возможно, приора. Я не могу предупредить вашу племянницу, я просто не имею права.
Од чуть не возразила сухим тоном, что ей все равно, кто из монахинь выполнит ее просьбу, лишь бы это было сделано быстро. Но она сумела подавить вспышку гнева, которая могла бы испортить все дело.
Путешествие было изматывающим. Приехав накануне поздно вечером, Од смогла найти лишь одну грязную таверну, чтобы переночевать. Город Реймс был слишком далеко. Нечего было даже думать, чтобы отправиться туда. У нее чесалась спина, а это доказывало, что она подхватила блох, перепрыгнувших на нее с дрянной соломенной циновки, на которой она всю ночь ворочалась, так и не сомкнув глаз.
Странно, но жизнь порой выбирает такие извилистые тропинки, что, идя по ним, теряешься в догадках. Гонорий, дорогой Гонорий! Почему он вдруг перестал строить козни, которые наверняка позволили бы ему занять Святой престол? У него были власть и средства. У него хватало для этого золота и ума. Да, ума. А ведь только безжалостный ум камер-ленго Бенедетти Од считала равным своему уму. Если он пренебрег Светом, значит, Тьма подходит ему больше. Губы Од растянулись в прелестной улыбке. Дорогой Гонорий, единственное поистине радостное воспоминание в ее жизни...
По доносу племянника мужа, которого она пощадила, поскольку тот был очаровательным мальчишкой, так нравившимся ей, люди бальи Осера арестовали Од. Их заинтересовали несчастья, обрушившиеся на всех родственников мадам де Нейра. Гонорий Бенедетти, тогда обыкновенный епископ, случайно оказался в городе, когда шел процесс. Изумительная красота мадам де Нейра напомнила Гонорию о сладостных безумствах его юности. Изящная белокурая особа в изумрудном бархатном платье ответила на все вопросы, запутав его в лабиринте лжи, которой он восхищался, будучи знатоком. И он решил: такой ум, такие таланты не должны погибнуть под топором палача или сгореть на костре, как сгорали все ведьмы. С Од сняли все обвинения, отмыли от всех подозрений. И даже племянник по мужу попросил прощения. Неделю спустя Гонорий пришел к ней в особняк, унаследованный после супруга, которого она отправила в мир, считавшийся лучшим из миров. Надежды Гонория Бенедетти не были обмануты. Эта ненасытная плоть, единственная, которую он вкушал с тех пор, как покинул мирское общество, не оставила у него горьких воспоминаний о совершенной ошибке. Од предложила ему свое тело с радостным неистовством любовницы, а не должницы, уплачивающей свой долг. На рассвете после той безумной и чарующей ночи она сказала ему с сокрушенным видом: