— А я думал, ты вообще не знаешь Рима, — удивленно заметил Бродка, когда они заняли место за маленьким столиком, накрытым белой скатертью.
— А я и не знаю города, — выкрутилась Жюльетт, — однако читала, что ресторанчики на Пьяцца Навона — лучшие в Риме.
Похоже, Бродку удовлетворило это объяснение, хотя и не очень убедило. У него были проблемы поважнее. Бродка расспрашивал о подробностях, касавшихся самоубийства Коллина. Он хотел в точности знать, как все произошло, и поначалу не замечал, что сильно мучит Жюльетт этими вопросами. Тем не менее она постаралась ничего не упустить и рассказала ему все, что ей было известно со слов коллег профессора.
Наконец, когда Бродка задал вопрос о том, как прошли похороны, Жюльетт не выдержала и разразилась слезами.
— Неужели ты не можешь понять, что я не хочу сейчас об этом говорить? — сдавленным голосом прошептала она.
— Извини. — Бродка взял ее руки в свои. — Очевидно, смерть мужа расстроила тебя сильнее, чем я предполагал.
— Да, — ответила Жюльетт, вытирая слезы, — но не так, как ты думаешь.
— Что ты имеешь в виду?
На мгновение их разговор прервался, поскольку к ним подошел официант, чтобы принять заказ — конечно же, жаркое из овощей. Когда он удалился, Жюльетт ответила:
— Бродка, ты даже не догадываешься, каким мерзавцем был Гинрих на самом деле. И я была за ним замужем пятнадцать лет… — Она покачала головой.
— Я знал его, — напомнил Бродка. — Пусть весьма поверхностно, но этого было достаточно.
Некоторое время оба молчали, пока вдруг в ресторане не появился новый посетитель. Узнав Жюльетт, он приветствовал ее почтительным поклоном.
Та ответила на приветствие легким кивком.
— Кажется, тебя здесь знают, — удивленно произнес Бродка.
— Глупости. Я же рассказывала тебе о писателе, с которым случайно познакомилась.
— Этот толстяк?
— Именно. Шперлинг. Он — ночной человек. Пришел позавтракать.
— Позавтракать? — Бродка тихонько рассмеялся, словно хотел немного приободриться, но поднять себе настроение ему не удалось.
— Кстати, — сказала Жюльетт, отодвигая тарелку, на которой еще лежала половина жаркого, — я ошиблась по поводу Норберта. Он никак не связан с ватиканской мафией. Пурпурная ленточка, которую я видела в его квартире, принадлежит новому приятелю.
— Позволь, я угадаю: Титус.
— Верно.
— Этот Норберт узнал что-нибудь о Титусе?
— Нет, абсолютно ничего. Он знал только то, что Титус — голубой.
— А где он сейчас? Я имею в виду Титуса.
— Без понятия. Он просто-напросто сбежал от Норберта. Похоже, этот парень действительно негодяй. Хорошо, что мы от него избавились!
Бродка неожиданно для себя отвлекся, наблюдая за толстым писателем. Шперлинг закрепил большую полотняную салфетку на золотой цепочке, которую носил на груди. Было крайне интересно смотреть, как он подносит ко рту кофейную чашку. Поскольку полнота Шперлинга требовала, чтобы он пронес чашку от стола до рта через большее расстояние, чем у обычных людей с нормальными объемами тела, ему приходилось защищать себя и свою одежду от расплескавшегося кофе, — поэтому он подставлял под кофейную чашку тыльную сторону ладони.
Эта сцена была настолько комичной, что Бродка улыбнулся.
— Чего ты усмехаешься? — растерянно спросила Жюльетт. Бродка прикрыл рот ладонью.
— Этот писатель — настоящий уникум. Как, ты сказала, его зовут?
— Шперлинг, Пауль Шперлинг, — прошептала Жюльетт. — Он утверждает, что знает Рим лучше любого римлянина.
Бродка внимательно поглядел на толстяка.
— Неужели этот писатель действительно знает город?
— По крайней мере, он так говорит. Хочешь проверить его знание Рима?
— Да, — коротко бросил Бродка.
— Не нужно смеяться над этим человеком!
— Я не собираюсь над ним смеяться. Я думал совсем о другом. Если он знает Рим лучше любого римлянина, возможно, ему известно, как звучат колокола различных церквей.
— Ты думаешь о микрокассетах, — со скепсисом в голосе заметила Жюльетт.
— Ну а что, почему бы не попробовать?
— Знаешь, Шперлинг предлагал мне свою помощь. Может, пригласить его к нашему столику? Он наверняка очень общительный человек, хотя с писателями нужно быть осторожным. Большинство из них считают себя реинкарнацией Бога на земле и, прежде чем произнести слово, трижды прокручивают его мысленно, а потом еще денег за это хотят.
— Похоже, у тебя не очень хорошие воспоминания о людях этой профессии, — рассмеялся Бродка.
— Так и есть.
— Почему ты никогда об этом не рассказывала?
— Ах, это было так давно, задолго до тебя. Он утверждал, что я — муза, которая окрыляет его, — особенно когда я надевала подвязки для чулок.
— И как? Помогало?
Жюльетт стыдливо поглядела на скатерть и улыбнулась.
— Ни мне, ни ему.
— И что с ним стало?
— Ты действительно хочешь об этом узнать? — Жюльетт сдержала улыбку. — Я слышала, что теперь он работает танцором фламенко на Майорке.
— В таком случае хоть одна приличная профессия у него есть, — сказал Бродка, и они рассмеялись от всего сердца.
— Ну что? — успокоившись, спросила Жюльетт. — Пригласить Шперлинга к нашему столику?
— Конечно, — сказал Бродка. — С его фигурой нам не стоит опасаться, по крайней мере, одного: вряд ли он станет плясать фламенко.
Жюльетт отправилась к Шперлингу.
Писатель оказался замечательным человеком; медленные движения Шперлинга, обусловленные полнотой, сильно контрастировали с его живым умом. Он извинился, что еще не совсем, проснулся, — мол, только недавно встал. По-настоящему разговаривать с ним можно только после хорошей прогулки.
Что же касалось просьбы Бродки, то Шперлинг извинился и сказал, что помнит звон всего лишь пары десятков церквей. И все же он с удовольствием послушает запись. Он готов пойти с Бродкой и Жюльетт в их отель, поскольку все равно собирался прогуляться. Кроме того, сегодня на удивление теплый вечер. После ужина они втроем отправились в «Альберго Ватерлоо».
Увлеченно беседуя, они пересекли Тибр по Понте Умберто, прошли мимо Пьяцца Кавур, оставили позади Театро Адриано. Бродка и Жюльетт были удивлены выдержкой этого полного человека.
В номере пансионата Бродка поставил Шперлингу кассету.
Шперлинг уселся в кресло, сложил руки на животе и приготовился выполнить сложную, едва ли разрешимую задачу. Но уже после первого прослушивания он приподнялся в кресле и с восторгом воскликнул: