Врач махнул рукой, и падре Фернандо, ризничий, выпроводил всех посетителей из Сикстины. Когда все двери были закрыты, профессор велел подать тот самый кубок, который выпал из руки кардинала Шермана. Лобелло понюхал кубок и скривился, выпятив нижнюю губу. Затем он обратил внимание на два стеклянных графина с водой и вином, стоявшие на маленьком столике.
— Кто наливал вино в графин? — спросил он, продолжая нюхать бокал, словно собака — ствол дерева.
— Я, профессор.
Лобелло протянул падре графин и велел тоже понюхать его.
Кордез послушался, и после того как он вторично удостоверился, что обоняние его не обманывает, вернул графин профессору.
— Пахнет, как плохое вино, — сказал Кордез, пожимая при этом плечами, словно желая сказать: даже не представляю, каким образом это попало в графин.
Лобелло отставил стеклянный графин в сторону, подошел к падре Фернандо вплотную и, неуверенно оглядевшись по сторонам, как будто хотел проверить, не подслушивает ли кто, произнес:
— Падре, вам известно, что находится в бутылке?
— Не имею ни малейшего понятия, профессор.
Лицо Лобелло стало серьезнее.
— Синильная кислота. Это типичный едкий запах синильной кислоты. Достаточно восьмидесяти миллиграммов, чтобы убить человека среднего роста. Этот яд парализует дыхательный центр. Смерть наступает через несколько секунд.
Падре Фернандо окаменел, как будто Лобелло только что провозгласил, что он умрет. Затем этот полный мужчина, по-прежнему одетый в белый стихарь, крупно задрожал всем телом и торопливо начал креститься. Посмотрев на профессора, он так громко закричал, что его голос разнесся по всей капелле:
— Ради всего святого, я ни при чем! Поверьте мне, профессор!
Лобелло приложил палец к губам, призывая падре к сдержанности.
— Где бутылка с вином для мессы?
Фернандо Кордез, не произнеся ни слова, указал на боковую дверь.
Лобелло взял кубок, графин, и они вместе направились в маленькую комнатку. Огромный шкаф эпохи барокко занимал всю стену. Напротив него стоял такой же старый сервант с множеством дверец. Слева находился умывальник. В этот умывальник профессор вылил содержимое графина, затем прополоскал стеклянный сосуд и бокал.
— Вино! — велел он падре, который с непонимающим видом наблюдал за происходящим.
Падре Фернандо открыл одну из дверец серванта и протянул профессору бутылку. Тот, держа бутылку на некотором расстоянии, осторожно понюхал ее горлышко, потом открыл кран и вылил содержимое бутылки в сливное отверстие.
— Откройте окно! — приглушенным голосом приказал он. — Скорее!
Падре Фернандо повиновался.
Наконец Лобелло закатал рукава и стал тщательно мыть руки.
— Внимательно выслушайте, что я вам сейчас скажу, — произнес он, обращаясь к падре Фернандо и при этом стараясь не смотреть на него. — Кардинал Шерман умер от сердечной недостаточности. Инфаркт, понимаете?
— Нет, — тихо ответил Фернандо. — Вы же сказали, что это была синильная кислота, профессор.
Лобелло закатил глаза и невольно присвистнул. Затем он повторил сказанное еще раз — теперь его голос звучал громче и в нем слышалась угроза:
— Кардинал Шерман умер от инфаркта. Именно эту причину я напишу в свидетельстве о смерти.
— Но…
Профессор не сдержался и вскипел:
— Боже ты мой, вы что, с луны свалились? Неужели вы не понимаете, что кардинал курии не может стать жертвой убийства? Да, конечно, это было убийство. Отравление! Но об этом никто никогда не узнает. В этих стенах и так слишком много людей погибает в результате убийства!
Падре Фернандо казался смущенным. Как мог уважаемый всеми профессор говорить такое?
— Инфаркт, — повторил он и часто-часто закивал, словно только сейчас понял, что имеет в виду Лобелло.
— Оставьте меня на минуту, — попросил профессор, и Кордез вышел из комнаты через заднюю дверь.
На стене рядом с умывальником висел телефон. Лобелло набрал номер.
Труп старшего духовника по-прежнему лежал на мраморном полу Сикстинской капеллы, когда на место происшествия прибыл кардинал Смоленски. Лицо его преосвященства было серым, словно алтарный дым.
Лобелло встретил Смоленски почтительным поклоном и попытался поцеловать его перстень, как это принято при встрече с кардиналом. Но из этого ничего не вышло, поскольку государственный секретарь, бледный и несколько помятый, почему-то забыл надеть свой перстень.
Когда профессор поднял облачение, которое носил нежданно почивший кардинал и которым теперь было накрыто его тело, Смоленски едва не стошнило, и он прижал руку ко рту. Лицо старшего духовника приобрело синеватый оттенок, но самым страшным были его широко раскрытые глаза и запрокинутая голова, из-за чего острый подбородок сильно выдавался вперед, подобно клину. Казалось, будто глаза Шермана при падении искали фреску «Страшный суд».
Смоленски отвернулся, и Лобелло закрыл глаза мертвому кардиналу. Затем он снова накрыл тело Шермана его облачением.
Смоленски нерешительно спросил:
— Вы позаботились обо всем необходимом, профессор?
Лобелло кивнул, внимательно посмотрев на государственного секретаря.
— Если позволите сделать замечание, вы выглядите плохо, ваше преосвященство.
Государственный секретарь отвернулся, словно не хотел, чтобы профессор видел его лицо.
— Я и чувствую себя не очень хорошо, — ответил он, не глядя на Лобелло. — Если быть до конца честным, мне просто отвратительно.
Лобелло подвел государственного секретаря к обтянутому красным бархатом табурету и вынул из своего чемоданчика шприц для инъекций. Набрал в него содержимое крошечной ампулы.
— Это пойдет вам на пользу, ваше преосвященство, — сказал он, закатывая рукав Смоленски.
Укол в локтевой сгиб — и профессор выдавил содержимое ампулы в вену кардинала. Тот апатично сидел на табурете, устремив взгляд в пол. Через некоторое время, не меняя позы, он заговорил:
— Не знаю, понятно ли вам, профессор, что на месте убитого вообще-то должен быть я.
Лобелло склонился к Смоленски. Его лицо было крайне обеспокоенным.
— Как вас понимать, ваше преосвященство?
— Очень просто. По средам утреннюю мессу в Сикстине обычно читает государственный секретарь Ватикана.
— Я знаю. Все это знают.
— Вот именно. Сегодня среда.
— Боже мой, действительно!
— Теперь вы понимаете, профессор, почему я так плохо себя чувствую?
Лобелло сжал губы и молча кивнул.
— Вы не предполагаете, кто может стоять за убийством? — спросил он наконец, вытирая большим белым платком очки без оправы, чтобы чем-то занять свои нервные пальцы.