— Элевсия де Бофор, мать аббатиса Клэре, приходится мне тетушкой, вернее, должен вам сказать, второй матерью, поскольку она воспитала меня после гибели своей сестры Клэр в Сен-Жан-д’Акр.

Несмотря на изнеможение, в памяти Аньес всплыло смутное воспоминание. Жанна д’Амблен действительно ей говорила, что аббатиса взяла к себе племянника после кровавого поражения, ознаменовавшего собой крах христианского Востока. Наконец она смогла позволить себе сесть на скамью. Рыцарь добавил:

— У нас очень мало времени, мадам.

— Как вам удалось получить от этого злотворного существа разрешение встретиться со мной?

— Заманив его в его же собственную ловушку. У нас очень мало возможностей, мадам. Отвод…

Аньес прервала Леоне:

— Полно, мсье, вы, так же, как и я, знаете, что отвод ничего не даст. Инквизиторы имеют обыкновение ставить даты на своих бумагах задним числом, и поэтому просьба об отводе поступит к епископу уже после завершения процедуры. Но если даже эта просьба повлечет за собой определенные последствия, в чем я сомневаюсь, я умру еще до того, как они назначат нового инквизитора. Добавьте к этому, что новый инквизитор немедленно станет еще сильнее третировать меня, поскольку я посмела выступить против одного из них.

Леоне в этом ничуть не сомневался. Он заговорил об этом мнимом праве лишь для того, чтобы узнать, как она отреагирует. В полумраке он вновь посмотрел на нее, потрясенный до глубины души своим открытием, тем, чего сама Аньес не знала о себе. Он поблагодарил Бога за то, что Он выбрал его жизнь, чтобы спасти эту женщину. Эту женщину, которая оставалась в полнейшем неведении о своей необыкновенно важной роли.

— Скоро начнется допрос с пристрастием, мадам.

— Я знаю. Могу ли я вам признаться, в каком ужасе я пребываю? Целыми днями я слышала их вопли… Этот человек… Полагаю, он умер. Я презираю себя за отсутствие мужества. Я боюсь, что не сумею держаться с достоинством, что превращусь в кричащую марионетку, готовую признаться в худшем, лишь бы мои мучения прекратились…

— Я не сомневаюсь в своем мужестве, но мне тоже было бы страшно. Впрочем, вы плохо знаете себя и меня… Я взял себе за правило ничего не оставлять на волю людей… Их воля — потемки.

Аньес хотела прервать его, вынудить его пуститься в объяснения, растолковать смысл последних слов, но он остановил ее жестом руки:

— Мадам… вам придется претерпеть мучения. Вам нужно продержаться до завтра, ради любви к Богу.

— До завтра? Но почему завтра, а не сейчас?

Аньес разозлилась на себя за эти слова, вызванные страхом перед будущими страданиями. Но, в конце концов, она была всего лишь существом из плоти, крови и нервов.

— Потому что завтра судить будет Он.

Аньес не дала себе труда постараться понять, что означали эти слова. Вот уже несколько минут, как ей все казалось таким странным, таким нереальным.

— Можно прибегнуть к Божьему суду, мадам.

— Вы до сих пор в это верите?

— Разумеется… поскольку я Его рука. Если бы Флорен исчез до начала ваших страданий на допросе с пристрастием, его бы быстро заменили, и процесс бы продолжился. При этом под суд могли попасть те из ваших людей, кто выступил на вашей стороне…

Аньес сразу же поняла намек на Клемана и даже не удивилась, что этот странный рыцарь знал о существовании ребенка. Она отрицательно покачала головой.

— …напротив, если Бог накажет его за ваши несправедливые страдания, никто впоследствии не пожелает поддержать обвинение… даже Рим.

— Рим?

— Время поджимает.

Леоне вытащил из своего сюрко охровый холщовый мешочек и вытряхнул из него себе на ладонь большой темно-коричневый шарик. Затем он протянул шарик Аньес.

— Разжуйте его непосредственно перед пыткой. Разжуйте, умоляю вас. И тогда вы едва будете чувствовать удары кнута. Эту пасту мне привезли из Китая после моих многочисленных злоключений. Это очень горькая смола, но на тех, кто умело ею пользуется, она оказывает волшебное действие.

— Но кто вы? Почему вы рискуете своей жизнью, чтобы помочь мне?

— Сейчас еще слишком рано говорить об этом…

Леоне добавил, чем только усилил замешательство Аньес:

— Чистота немыслима без стойкости, иначе она может привести к жертве, но сейчас еще слишком рано. Вы должны жить. Моя честь, моя вера и мой выбор требуют защищать вас до последнего вздоха.

За зловещей дверью раздался стук. До них донесся приглушенный голос Аньяна:

— Быстрее, умоляю вас! Он начинает нервничать и скоро спустится.

— Живите, мадам. О, Боже мой! Живите, умоляю вас!

Аньес быстро спрятала шарик коричневой пасты у себя на груди. Когда за рыцарем закрылась дверь, она спросила себя, не стала ли жертвой галлюцинации. Ей пришлось дотронуться до шарика, скрытого под платьем, чтобы убедиться в реальности этой встречи.

Женское аббатство Клэре, Перш,
ноябрь 1304 года

Во мраке огромного дортуара скользила тень, прислушивавшаяся к дыханию и похрапыванию. Тень колебалась. Ее взгляд скользил по трем рядам ячеек, окруженных занавесками, которые давали сестрам возможность одеваться в более интимной обстановке. В центре каждой маленькой кельи с полотняными стенами стояла кровать.

Пчелы. Улей с пчелами, которые неизвестно зачем суетились. Множество насекомых, ведущих одинаковое существование. Вселенная ритуалов, привычек, приказов, всегда одних и тех же. Тень задыхалась от яростной горечи. Она ненавидела их. Всех. Уйти из этого места, убежать от ничтожной монотонности жизни, которая не была единственной. Наконец существовать. Тень сделала несколько шагов. Ее босые ноги бесшумно ступали по большим ледяным плитам. Тень остановилась, прислушалась, затем раздвинула занавеси одной из ячеек.

Недавно закончился первый час. Аннелета склонилась над съежившейся Жанной д’Амблен и прислушалась к ее еще неуверенному дыханию, вырывавшемуся из груди. Обессилев в борьбе с ядом, казначея пока еще не вставала с кровати. Благодаря хорошему уходу, которым ее окружила сестра-больничная, а также молитвам, вчера вечером Жанна сумела выпить немного куриного бульона и даже не отрыгнула его сразу же. Аннелета пощупала ее пульс и нашла его более спокойным.

— Жанна, моя дорогая Жанна, вы меня слышите?

До Аннелеты долетел едва слышный шепот:

— Да… мне лучше. Спасибо, моя дорогая, спасибо за вашу заботу. Спасибо вам всем, сестры мои.

— У вас все еще горит в животе?

— Он понемногу успокаивается.

Раздался вздох. Жанна заснула, и сестра-больничная подумала, что это к лучшему. Как только Жанна немного окрепнет, она услышит ужасное известие о смерти Гедвиги. Элевсия велела скрывать это от Жанны, поскольку двух молодых женщин связывала долгая дружба. Вдруг неожиданная печаль охватила неуживчивую крупную женщину. Аделаида Кондо умерла, Гедвига дю Тиле тоже. Жизнь Жанны, едва не последовавшей за ними в могилу, висела на волоске. Бланш де Блино осталась в живых только потому, что не любила лаванду. Бедная благочинная все чаще молола вздор. Жуткие воспоминания о прошлом не покидали ее. Страх сковал Бланш до такой степени, что ее лицо стало похожим на посмертную маску. Что касается Женевьевы Фурнье, то жизнь, казалось, покинула ее после ужасной кончины Гедвиги, к которой она питала гораздо больше симпатии, чем предполагала Аннелета. Куда-то разом улетучилась жизнерадостность очаровательной хранительницы садков и птичника. Женевьева бродила по коридорам, как маленькое скорбящее привидение, едва замечая сестер, которые приветливо улыбались ей.