– Аньес, моя козочка, – прошептал он, сжав челюсти. – Твой конец близок. Кровавыми слезами, моя красавица, твое нежное лицо истечет кровавыми слезами.
Да, Эда давно уже одолевали тяжелые раздумья о руднике. Он решил сделать крюк, чтобы посмотреть, как идет добыча железа.
– Пусть его приведут ко мне! Пусть притащат этого подонка ко мне, спустив с него шкуру, если на то пошло! Все равно она ему вскоре не понадобится, – рычал Эд де Ларне, пожирая убийственным взглядом жалкую кучку минерала, лежавшую у его ног, самую маленькую партию, добытую за неделю.
Два серва, опустив головы, отошли от него на добрых пару метров. Вспыльчивость барона была известна, и дело чаще всего заканчивалось побоями, если не хуже.
Сервы не заставили себя просить дважды, сочтя приказ прекрасным предлогом, чтобы увеличить расстояние, отделявшее их от разгневанного хозяина. В конце концов, этот Жюль, который был ничуть не лучше их, добывал мало железа с тех пор, как случайно стал бригадиром. Разве то право, которое он получил, право приказывать своим бывшим товарищам по нужде, делало его равным барону? Простак! Он попытался прыгнуть выше своей головы, но упал лицом в дерьмо.
Двое мужчин, изнуренных непосильным трудом, страдавших от недостатка сна и пищи, бросились через небольшую засушливую долину в направлении русла пересохшей реки, которая некогда текла в этих краях и заканчивалась недалеко от Отон-дю-Перш. Добежав до высоких деревьев и оказавшись в относительной безопасности, они замедлили шаг, потом остановились, чтобы немного отдохнуть и восстановить дыхание.
– Почему мы побежали к лесу, Ангий? Разве здесь укрылся Жюль до приезда хозяина? – спросил старший.
– Не знаю. Надо было же куда-то бежать. Какая разница, в какую сторону… Иначе взбучку получили бы мы.
– Ты знаешь, где Жюль?
– Нет, и мне плевать на него, – откликнулся Ангий. – Пусть идет куда подальше. Барон взбесился, как бык от красной тряпки, и брызжет слюной, как гадюка.
– Да что происходит с этим проклятым рудником? Ведь не наша вина, что добыли так мало… Я больше не чувствую ни рук, ни ног.
Ангий пожал плечами, а потом сказал:
– Он истощается, его чертов рудник. Жюль объяснил ему, но ничего нельзя сделать, он не хочет это признавать. Рудник не стоит и дохлой крысы, а уж тем более трудов, которые мы в него вкладываем. Барон может весь изойти потом и кровью, но добудет из него только пыль.
– А ведь этот рудник поставлял им превосходное железо, причем трем поколениям подряд. Подумать только, какой это тяжелый удар для хозяина! Как же это должно быть ему неприятно!
– Что? Ну и пусть, меня это не волнует. Понимаешь, этот проклятый рудник… Он приносил ему звонкую монету, а нам всем – болезни, удары кнутом и пустые желудки. Пойдем дальше, углубимся еще немного в лес, а потом немного вздремнем. Мы скажем, что не нашли Жюля.
– Но это ложь.
Ангий посмотрел на своего товарища, удивляясь его простодушию, а потом сказал успокаивающим тоном:
– Это ты так говоришь, а он не может этого знать.
Этот смутный кошмар… Франческо де Леоне резко вскочил с соломенной циновки. Его рубашка была мокрой от пота. Он попытался унять бешеное биение сердца, несколько раз медленно и глубоко вздохнув. Главное, не заснуть опять, иначе сон может повториться.
Впрочем, госпитальер*, рыцарь по справедливости и по заслугам, [18] уже давно жил в плену постоянного страха и порой даже боялся, что тот вдруг исчезнет. Кошмар, вернее, тяжелый сон, никогда не имевший конца, всегда начинался одинаково. Эхо шагов по каменным плитам, эхо его шагов. Он шел по церковной галерее, касаясь амвона, закрывавшего хоры. Свет лился из купола и разгонял тени, притаившиеся за пилястрами. В какой церкви это происходило? Ротонда напоминала ему иерусалимскую церковь Гроба Господня, а архитектурная дерзость купола базилики – Святую Софию Константинополя. Возможно, это была римская Святая Констанция, церковь, которая, по его мнению, устремлялась к Свету. Какая разница? Во сне он точно знал, что ищет среди этих массивных стен из розоватого камня. Он пытался догнать силуэт, который молча перемещался, выдаваемый легким шелестом тканей, женский силуэт, прятавшуюся от его взора женщину. В какой-то момент он понимал, что выслеживает женщину. Об этом говорил и сам план церкви, окруженной хорами. Силуэт, двигавшийся всегда на несколько шагов впереди, обернулся. Казалось, силуэт предвосхищал его движения, перемещаясь по внешней стороне галереи, в то время как он шел по внутренней стороне. Рука Франческо де Леоне медленно тянулась к головке эфеса шпаги. Однако опустошающая нежность уже заставляла его плакать. Почему он преследовал эту женщину? Кто она? Существовала ли она в действительности?
Он, напряженный и раздосадованный, вздохнул, широко раскрыв рот. Надо быть полоумной старухой, чтобы думать, будто сны всегда сбываются. Тем не менее во сне он видел, как умерли его мать и сестра, и только потом нашел их трупы. Он бросил взгляд на узкую бойницу, через которую виднелся клочок неба. Душная кипрская ночь не принесла ему покоя. Он видел столько мест, встречался со столькими людьми, что почти забыл город, в котором родился. Сейчас он находился в пустоте и чувствовал себя чужим в этой огромной крепости, отвоеванной после падения Сен-Жан-д'Акра к 1291 году в ходе упорной битвы, которую вели рыцари Христа и Храма Соломона* и Гостеприимного ордена. Гийом де Боже, Великий магистр храмовников, или тамплиеров, погиб. Что касается Жана де Вилье, Великого магистра госпитальеров, членов Гостеприимного ордена, он был настолько тяжело ранен, что мог умереть при каждом вздохе. Лишь семь госпитальеров и десять тамплиеров вышли живыми из осады и битвы, ознаменовавшей конец христианского Востока.
Большинство тамплиеров вернулись на Запад. Что касается госпитальеров, они поспешно бежали на Кипр, вопреки откровенному нежеланию предусмотрительного Генриха II де Лузиньяна, короля острова, который скрепя сердце разрешил им обосноваться в городе Лимасол, на южном побережье. Короля беспокоило это братство, которое могло быстро превратиться в государство в государстве, поскольку и тамплиеры и госпитальеры зависели лишь от папской власти. Лузиньян ввел для них множество ограничений. Так, численность госпитальеров никогда не должна была превышать семьдесят рыцарей, сопровождаемых оруженосцами. Семьдесят, и ни одним больше. Великолепное средство сдержать их экспансию и, главное, власть. Рыцарям Христа пришлось смириться в ожидании лучших времен. Впрочем, это не имело особого значения. Кипр был всего лишь этапом большого пути, своего рода передышкой, которая позволяла им восстановить свои силы и произвести перегруппировку, чтобы затем отвоевать Святую землю. Ведь колыбель нашего Спасителя не должна была оставаться в руках неверных. Гийом де Вилларе, сменивший своего брата в 1296 году на посту Великого магистра, предчувствовал это и все чаще обращал свой взор на Родос, новую гавань ордера.