Кончиком указательного пальца Клеман приподнял лохмотья рубашки, прилипшие к телу мужчины, и наклонился, чтобы осмотреть его живот. Зеленое пятно не залило весь живот, но гнойники, заполненные тошнотворным газом, уже начали появляться на коже, что убедило Клемана в правильности его первоначальной оценки момента смерти. Он обогнул импровизированный верстак, чтобы осмотреть череп мужчины. Можно было подумать, что кровожадные когти вцепились в его лицо, разорвав щеки, лоб и шею в клочья, так что ни один знакомый не сумел бы опознать жертву подобной жестокости. Одна деталь его заинтриговала. Черт возьми! Как зверю удалось растерзать жертву таким образом? Глубокие следы когтей, оставленные на правой щеке, шли от носа к уху, как об этом свидетельствовали четкие края раны в исходной точке и клоки кожи и тканей, вырванные в конечной точке. Когда Клеман рассмотрел левую щеку, он увидел, что рисунок ран был прямо противоположным. Следовательно, оставалось предположить, что зверь, если он существовал, в первом случае вцепился когтями в ухо и провел ими до носа, а во втором случае сделал все наоборот. В самом деле, это не было одним движением лапы, обезобразившим лицо с обеих сторон, поскольку нос остался нетронутым. Внимание Клемана привлекла еще одна особенность. В одном из переведенных трудов Авиценны, знаменитого персидского врача XI века, он прочитал, что можно легко распознать раны, нанесенные после смерти. Такие раны не кровоточат и не воспаляются. У мужчины были точно такие же раны. Бледные края длинных рубцов, испещрявших лицо покойного, кричали о своем происхождении тем, кто знал, как их услышать. Мужчину изуродовали после смерти.
Эхо тяжелых шагов, шагов мужчины, сопровождаемых легкими шагами, которые Клеман тут же определил как походку Аньес, вывело его из раздумий. Он поспешил укрыться за тяжелыми вязанками соломы, сложенными в глубине сарая. Этот мужчина не был растерзан зверем. После смерти ему специально нанесли эти раны, чтобы сделать лицо неузнаваемым или отвести от себя подозрение. Что касается виновного в убийстве, мальчик мог бы поспорить, что тот ходил на двух лапах и пил из кувшинчика.
Приближавшиеся шаги замерли. Воцарилось молчание, нарушаемое тяжелым дыханием, становившимся все более беспокойным. Из этого Клеман сделал вывод, что мужчина осматривал труп. Наконец грубый голос заявил:
– Черт возьми! Да зверь должен быть бешеным, чтобы так растерзать парня. Хорошо… Хорошо, я предупрежу своего хозяина, надо, чтобы он сам взглянул.
Значит, это был один из людей Монжа де Брине, бальи графа Артюса д'Отона. Мальчик услышал, как тяжело вздохнула дама де Суарси. Когда она заговорила, он почувствовал в ее голосе напряжение. Делая ставку на тупость и взволнованность мужчины, она решила предпринять последнюю попытку. Если ей удастся его убедить, есть много шансов, что расследование этим и ограничится.
– Поскольку речь идет о звере, излишне беспокоить мсье де Брине и заставлять его преодолевать такое расстояние. Но вы правы, я велю своим людям выследить этого зверя. Надо его убить как можно скорее. Следуйте за мной на кухню. Добрый кувшинчик вина придаст вам бодрости.
– Хорошо… Зверь, зверь… При всем моем уважении к вам, мадам, я не столь в этом уверен. Зверь сожрал бы и остальное.
У Клемана появилось тяжелое предчувствие: их неприятности начали более четко вырисовываться. Теперь Клеман корил себя за свое легкомыслие.
Когда Клеман после лихорадочной ночи чтения и открытий вернулся в мануарий, он сразу все понял по царившему на просторном дворе оживлению.
Три мерина, почти такие же крупные, как вьючные лошади, [49] были привязаны к кольцам, вделанным в стену сенного сарая. Несколько метров отделяли их от гнедой верховой лошади, [50] фыркавшей и бившей копытами от нетерпения. Клеман внимательно разглядывал ее. В этом краю не часто встречались столь элегантные животные. Лошадь рысью проделала долгий и трудный путь, и теперь на ее шее и боках виднелись беловатые полоски. Кто мог ездить на таком чудесном животном, да еще в сопровождении трех других всадников?
Клеман проскользнул в коридор, ведущий на кухню, и подкрался к низкой двери, через которую челядинцы могли входить в большой зал. Он прильнул к щели, чтобы выяснить, кто нанес столь ранний визит Аньес, и услышал, как его дама ответила:
– Сьер бальи, что могу я вам сказать? До вашего приезда я ничего не знала об этих таинственных смертях, о которых вы мне поведали. Один из моих людей нашел этого горемыку в зарослях, когда искал там сморчки.
«Монж де Брине, бальи графа Артюса д'Отона», – подумал Клеман.
– Тем не менее, мадам, ходят слухи. Неужели они не дошли до вас?
– Разумеется, нет. Мы живем обособленно. Четыре жертвы? За два месяца? И все монахи, говорите вы?
– Трое из них. Нам известно о человеке, который лежит у вас в сенном сарае, лишь то, что его настигла такая же участь…
– И у всех них были такие же изуродованные лица?
– Кроме второго, эмиссара Папы. Его смерть, как вы понимаете, вызвала бурную реакцию в Риме. И все же две первые смерти – настоящая головоломка для нас. Похоже, обоих мужчин жгли огнем, по крайней мере это можно предположить по их огрубевшей черноватой плоти. Однако пламя не тронуло одежду… Неужели их раздели, а после пытки вновь одели? Такое представляется маловероятным.
«Значит, был еще один до того, как я нашел труп на лужайке», – сделал вывод Клеман. Действительно, огонь пощадил одежду того человека, равно как волосы на голове и теле.
– Нам не удалось обнаружить послание, которое он вез. Это послание было написано матерью аббатисой Клэре. Она призналась нам в этом, но отказалась поведать о его содержании. По ее словам, два других монаха никогда не появлялись в аббатстве. Что касается того человека, который лежит в вашем сенном сарае, мы его описали ей в нескольких словах, но это не вызвало у аббатисы никаких воспоминаний. На сегодняшний день мы почти ничего не знаем о них.
– Тем не менее вы утверждаете, что речь идет о монахах.
– В самом деле.
– Но откуда такая уверенность?
– Эта подробность касается лишь допросчиков, – ответил бальи учтивым, но твердым тоном.
«Тонзура», – тут же подумал Клеман.
Аньес поняла это предупреждение бальи. Она молча сидела в течение нескольких минут. Когда Аньес заговорила, ее тон изумил ребенка, притаившегося за дверью. Он вдруг стал сухим, не допускающим возражений:
– К чему вы клоните, мессир бальи?
– Что такое, мадам?