Дочь Альбани, Франческа, которая смолкла лишь потому, что задремала, сидя в уголке, вдруг проснулась и крикнула через два стола, что ее отец должен рассказать, что сулят им всем звезды в ближайшие дни.
Профессор спрятал табличку, которую все еще держал в руках, в нагрудный карман своего одеяния и вместо нее достал сделанную из меди астролябию, размером не многим больше его ладони и такой же толщины. Таинственный инструмент со-. стоял из эксцентрических дисков и колец, которые, разделяясь шкалами и поясом Зодиака, вращались одновременно, в противоположном направлении и внутри друг друга, демонстрируя восход и заход светил, но прежде всего — их связи друг с другом.
Блестящий аппарат вызвал огромный интерес среди гостей, а когда они узнали, что с помощью этого прибора можно определить сущность и судьбу человека, лишь назвав год, день и час его рождения, а также географическую широту места рождения, профессора вновь засыпали вопросами. Почти во всех случаях ответ был отрицательным — из-за невежества вопрошавших. Никто из присутствующих не мог точно назвать день своего рождения, многие не знали даже года. Лишь Леберехт помнил все даты, и Альбани начал вращать диски и кольца своего инструмента. При этом он бормотал, называя таинственные числа, упоминая Венеру и Марс, произносил латинские слова, в которых Леберехт, достаточно долго занимавшийся астрологией, узнал знаки Зодиака.
Наконец вращение дисков прекратилось, и Альбани замолк. Прищурив глаза, профессор поочередно смотрел то на инструмент, то на Леберехта, напряженное лицо которого выдавало крайнее волнение. В зале стало тихо.
— Ну, говори же, что предрекают звезды этому молодому монаху! — крикнула, нарушая тишину, Франческа и захлопала в ладоши.
Альбани казался смущенным. Он снова начал возиться со своим прибором, поворачивая круги и кольца и бурча про себя, что подобные задачи надо решать, по возможности, до второго кувшина вина.
Закончив свой труд повторно, профессор сжал губы, как будто боялся проронить хотя бы слово. Казалось, что он не решается объяснить, что показала астролябия.
Но Леберехт твердо заявил:
— Я хочу это знать.
Болтливая дочь профессора прыгала с одной ноги на другую и визжала:
— Ну, говори же, ведь ему хочется знать!
Альбани пожал плечами, постучал указательным пальцем по своему таинственному прибору и тихо произнес:
— Бог мне свидетель, что я говорю правду: если бы вы не сидели передо мной в сутане, я счел бы вас опасным еретиком, опаснее, чем доктор Лютер из Виттенберга.
Леберехт покраснел, а посетители трактира начали оживленно переговариваться. Большинство из них были возмущены бесстыдными словами римского астролога, который осмелился опорочить монаха-бенедиктинца. Лишь маленький сухонький человечек, до сих пор молча сидевший в углу, тоненько пискнул:
— А может, он совсем не бенедиктинец? В конце концов, каждый может надеть сутану!
Тут хозяин перегнулся через стойку и крикнул:
— И прежде всего — ты! — Затем, обращаясь к Леберехту, добавил: — Не слушайте его глупые речи. Он не в своем уме.
Перепалка эта вызвала смех у посетителей, так что слова астролога были быстро забыты и все снова отдали должное вину.
Выводы профессора разбудили любопытство Леберехта, и, стараясь не вызвать шумихи, он спросил Альбани:
— А что еще говорят обо мне звезды?
Астролябия до сих пор лежала на столе перед профессором. Альбани наморщил лоб и огляделся по сторонам, надеясь, что на этот раз его никто не услышит.
— Как я уже сказал, если бы вы не сидели передо мной в сутане, я принял бы вас за другого. Дело в том, что я вижу соединение Венеры с Марсом, и это соединение имеет большое значение для обоих.
— Святая Дева Мария! — вырвалось у Леберехта, и он продолжил расспросы: — А что вы еще знаете об этом соединении?
Альбани покрутил астролябию во все стороны, пожал плечами и ответил:
— Ничего, лишь то, что его ожидает печальный конец.
Леберехт хотел продолжить беседу с итальянцем, но не успел.
Через заднюю дверь в зал вошел брат Лютгер. Он приблизился к столу, на котором все еще стоял его кубок с вином, и сел. Леберехта он не удостоил даже взглядом.
Тот сразу почувствовал перемену в настроении монаха и тщетно искал слова.
— Ну как, вы отнесли еду монахине? — смущенно промямлил он.
Лютгер не ответил. Вместо этого он затеял пустой разговор с купцом из Ахена. Леберехт некоторое время прислушивался к нему, вернее, делал вид, будто слушает, хотя в мыслях своих был совсем в другом месте. Неужели у Лютгера возникли подозрения? Может, Марта чем-то выдала себя? И если это так, то не будет ли обманутое доверие для Лютгера поводом отделиться от них с Мартой?
Леберехту очень хотелось узнать, что произошло наверху. Но ему не хватало смелости спросить об этом у Лютгера.
Наконец, не говоря ни слова, он встал и пошел наверх, в комнату Марты. Он постучал, вначале тихо, затем сильнее. Марта не открыла.
В отчаянии, какого Леберехт уже давно не испытывал, он отправился спать.
На следующее утро, когда с реки пополз первый белый туман, предвещавший осень, Леберехт был готов ко всему, даже к тому, что Лютгер может отказаться сесть вместе с ним в почтовую карету.
Но еще до того как он успел переговорить с Мартой, бенедиктинец подошел к нему на лестнице и спросил:
— Почему ты с самого начала не сказал мне правду? Ты думал, я выдам тебя?
Леберехт сконфузился, но одновременно был рад тому, что Лютгер вообще разговаривает с ним. Юноша с благодарностью пожал монаху руку и ответил:
— Простите, но мне не хватило мужества посвятить вас в наши планы. Я боялся, что вы осудите наш поступок и расстроите побег.
Лютгер кивнул, словно хотел намекнуть, что давно простил его, а затем улыбнулся. Тут на верхней площадке появилась Марта, и Лютгер исчез.
— Я все рассказала брату Лютгеру, — сообщила она, поправляя свое монашеское платье и осторожно спускаясь по лестнице. В голосе ее звучало облегчение: — Я сама предложила снять монашеский наряд, но брат Лютгер рассудил, что этот маскарад — лучшая возможность без проблем миновать все границы. Мне придется еще пару дней красоваться в этом одеянии.
На дворе почтовой станции уже ожидали новые пассажиры, отправлявшиеся в Зальцбург. Кучер насчитал всего двенадцать человек, двое были лишними.
— Что ж, ладно, — произнес он с местным акцентом и призвал поторопиться, поскольку путь до Зальцбурга был неблизкий. В задней части фургона, отведенной для багажа, пришлось поставить дополнительную скамью, между рядами громоздились тюки и сундуки, а вдобавок еще начался дождь.
Хотя Леберехт, Марта и Лютгер были вынуждены сидеть, плотно прижавшись друг к другу, разговор между ними никак не завязывался. Все трое предпочитали молчать, ибо каждый думал о том, что же будет дальше. Угрызения совести мучили в первую очередь Леберехта, ведь он не сказал всей правды Лютгеру, своему другу, которому столь многим был обязан. Хотя теперь секрет открылся (в том, что касалось Марты), оставалась другая тайна, о которой он все еще не осмеливался рассказать: содержимое его багажа. Юноша боялся довериться Лютгеру, поскольку не исключал того, что монах попытается отговорить его от задуманного плана. А этот план был принят бесповоротно.