Дальнейший мой путь лежал вдоль славной улицы Рэтклиф-хайвей; вскоре, надеюсь, слава ее увеличится и сравняется со славой Голгофы или того ацтекского жертвенного поля, что так ярко описал мистер Пэрри в июльском номере «Пенни мэгэзин». Я, как добрый священнослужитель, направил свои стопы к алтарю, где семья Марров была повергнута в глубокий сон. Уже знакомый мне продавец одежды копошился там среди своих рубашек и платьев, и, войдя в магазин, я приветливо с ним поздоровался.
— Помню вас, сэр, — сказал он. — Вы хотели что-то купить для служанки, но не подобрали ничего подходящего.
— Верно, и теперь вот снова к вам. В наши дни слуги вертят нами, как хотят.
— Согласен с вами, сэр. У меня тоже есть служанка.
Я навострил уши.
— И жена, кажется, тоже? В прошлый раз, помнится, вы о ней говорили.
— Не нарадуюсь на нее.
— И о детях вы упоминали.
— Трое у меня, сэр. Все, слава богу, здоровы.
— Детская смертность в этой части города так высока, что вам, можно сказать, везет. Здесь, в Лаймхаусе, я много раз сталкивался с бедой.
— Вы врач, сэр?
— Нет, я, что называется, местный историограф. Я очень хорошо знаю этот район. — Он, мне показалось, несколько стушевался, и я решил взять быка за рога: — Вы, может быть, слыхали, что с этим домом связана одна история?
Он на мгновение поднял глаза к потолку, над которым благоденствовала его семья, и приложил палец к губам.
— Прошу вас, сэр, не говорите об этом. Из-за несчастливых обстоятельств мне дешево продали этот дом, но у моей милой жены на сердце до сих пор неспокойно. А тут еще эти убийства…
— Ужас.
— Именно так я сказал себе, сэр. Ужас. Как они его называют? Голдман из Лаймхауса?
— Голем.
— Странное имя — должно быть, еврей или иностранец.
— Нет. Не думаю. По-моему, это дело рук англичанина.
— Трудно поверить, сэр. В старину — другое дело, но чтобы в нынешнее время…
— Всякое время для кого-нибудь нынешнее, мистер… Как прикажете вас называть?
— Джеррард, сэр. Мистер Джеррард.
— Ладно, мистер Джеррард, довольно пустой болтовни. Могу я купить что-нибудь для служанки?
— Конечно. Есть несколько милых вещиц, я их получил совсем недавно.
Я поиграл с ним еще какое-то время, пересмотрел несколько тряпок, выставляемых на потребу женским капризам. Уходя с крашеной хлопчатобумажной шалью, я знал, что вернусь скорее, чем думает мистер Джеррард.
21 сентября 1880 года.
Ясный холодный день без малейшего следа тумана или мглы. Подаренная мною шаль стала для жены немалым сюрпризом; это такая любящая, преданная душа, что так и хочется немножко ее побаловать. Поэтому, когда она опять стала упрашивать меня сводить ее в «Оксфорд» на Дэна Лино, я уступил. «Мне на следующей неделе предстоит одна работа, — сказал я. — Но когда я кончу, поедем». Именно в этот миг меня посетила странная фантазия: что, если я сделаю ее зрительницей одного из моих грандиозных спектаклей? Оценит ли она его по достоинству?
Мистер Листер. Благодарю вас за рассказ о ваших юных годах, миссис Кри. Всем теперь должно быть ясно, что можно играть на сцене и вести добродетельную жизнь. Но я хотел бы вернуться к другой теме. Вы говорили, что ваш муж мучился тревожными фантазиями. Можете вы что-нибудь к этому добавить?
Элизабет Кри. Только то, что в последний месяц он был особенно — не подберу никак слово, — особенно беспокоен.
Мистер Листер. Вы имеете в виду сентябрь прошлого года?
Элизабет Кри. Да, сэр. Однажды он пришел ко мне и стал просить прощения. Я спросила: «За что?» Он ответил: «Не знаю. Я не сделал ничего дурного и все-таки кругом виноват».
Мистер Листер. Вы утверждали, что он был очень мрачным католиком.
Элизабет Кри. Да, сэр, именно так.
Мистер Листер. Следовательно, вы, прожив с ним в браке много лет, твердо убеждены, что он покончил с собой, страдая от некоторых ложных представлений?
Элизабет Кри. Да, сэр, убеждена.
Мистер Листер. Спасибо. Больше у меня нет пока вопросов.
Стенографический отчет в «Иллюстрейтед полис ньюс ло кортс энд уикли рекорд» продолжается допросом, которому миссис Кри подверглась со стороны обвинителя — мистера Грейторекса.
Мистер Грейторекс. Он принял яд у вас на глазах?
Элизабет Кри. Нет, сэр.
Мистер Грейторекс. Кто-нибудь другой это видел?
Элизабет Кри. Насколько я знаю, нет.
Мистер Грейторекс. Эвлин, ваша служанка, рассказала суду, что обычно по вечерам вы готовили мужу некое питье.
Элизабет Кри. Просто успокаивающее, сэр. От его мучительных снов.
Мистер Грейторекс. Пусть так. Но ведь если, как вы показали, он каждый вечер выпивал бутылку портвейна, разве ему требовалось еще успокаивающее?
Элизабет Кри. Он считал, что оно ему нужно. Он много раз мне это говорил.
Мистер Грейторекс. Какие медикаменты входили в состав этого успокаивающего питья?
Элизабет Кри. Там было снотворное, сэр, которое я постоянно покупала в аптеке. Называется «порошок доктора Мергатройда». Оно считается совершенно безвредным.
Мистер Грейторекс. Об этом предоставьте судить другим, миссис Кри. Правильно ли я понял, что именно об этом порошке говорила ваша служанка?
Элизабет Кри. Простите, сэр?
Мистер Грейторекс. Она сообщила полицейским детективам, что видела, как вы подмешивали в питье некое белое вещество.
Элизабет Кри. Да. Порошок доктора Мергатройда белого цвета.
Мистер Грейторекс. Но перед кончиной вашего мужа этот, как вы утверждаете, успокаивающий порошок не только не успокоил его, но, напротив, вызвал сильнейшие желудочные боли и обильное потоотделение. Верно?
Элизабет Кри. Я сказала уже, сэр, что, как я думала, он страдал желудочным воспалением.
Мистер Грейторекс. Вы как будто получили большое наследство?
Элизабет Кри. Всего лишь скромный доход, сэр.
Мистер Грейторекс. Вы так уже говорили. Но девять тысяч фунтов в год трудно назвать скромным доходом.
Элизабет Кри. Я имела в виду, что мне из этой суммы достается только скромная часть. Я состою в Обществе вспомоществования бедным детям, и большая часть денег идет нуждающимся и обездоленным.