— Вы прибыли на нашу скромную церемонию в качестве его посланника?
— Я должен быть его глазами и ушами.
— Но не устами, надеюсь. Он наговорил и написал много… — Кемпис оборвал себя и поднялся, чтобы пожать гостю руку. — Что ж, мы вам рады. Хотя, признаюсь, я наделся увидеть, как мистер Мильтон пляшет вокруг майского шеста.
Представив себе хозяина, взбрыкивающего ногами, Гусперо расплылся в улыбке.
— Думаю, сэр, он охотнее сплясал бы в аду.
— Ему это как раз адом и покажется. Я видел кое-что из его трактатов и памфлетов в защиту пуритан. Он, должно быть, человек очень резкий и убежденный.
— Вот в этом, мистер Кемпис, я полностью с вами соглашусь. В самом деле, на редкость убежденный.
Если бы Мильтон присутствовал на церемонии, которая состоялась на следующий день, он вполне мог бы подумать, что попал в преисподнюю. Крещение Мэри-Маунт (как выразился Ралф Кемпис) вылилось в пышное гулянье. При первых лучах рассвета из леса, под грохот барабанов, ружейных и пистолетных выстрелов, была принесена пара оленьих рогов; Ралф Кемпис с помпой доставил их к майскому шесту и передал мальчику-туземцу, который вскарабкался с ними вверх. Под громкие крики толпы он привязал рога веревкой к верхушке, и тут же обитатели нового города начали пить за здоровье друг друга вино из бутылок и пиво из фляг. Из-за ленты, заменявшей ему пояс, Ралф Кемпис вынул свиток. «Я сочинил для нас веселую песенку, — объявил он громко, перекрикивая пирующих, — как раз для сегодняшнего события». Он развернул свиток и низким ровным голосом запел:
Веселитесь, друзья — чаши полней!
Восторгами правит бог Гименей.
Час утех наступил, потому неспроста
Вкруг майского станем плясать мы шеста.
Наденем венки, а бутыли по кругу —
Нектар до краев наливайте друг другу.
Шапки долой — не страшитесь вреда:
Славный напиток взбодрит нас всегда!
Гусперо усомнился в том, что Мильтону понравился бы метр и рифмы песни; по сравнению с его стихотворным переводом псалмов, она показалась бы, помимо прочего, легковесной. Но вскоре Гусперо об этом забыл. Ему поднесли глиняный горшок с подкрепляющим питьем из вина и меда, который он осушил единым духом. Затем Гусперо схватила за руку и повлекла за собой какая-то индианка, и он очутился в большом хороводе из поселенцев и туземцев, прыгавших и скакавших весенним утром вокруг майского шеста. Наконец хоровод распался, и его участники стали наблюдать за плясками индейцев; те выступали поодиночке, очередной танцор сменял предыдущего, и Гусперо не уставал восхищаться их телодвижениями. Кто-то из плясунов все время держал руку за спиной, другой кружился на одной ноге, третий умудрялся выделывать танцевальные движения во время прыжка. Внезапно воздух наполнился резким запахом пряностей или курений, отчего индейцы удвоили свою прыть. Потом громко зазвонил колокол, и представление остановилось. Из голубой парусиновой палатки показались двое священников, которые несли статую Девы Марии. Все, как англичане, так и индейцы, пали ниц. Гусперо тоже опустился на колени. Это не помешало ему с интересом следить за тем, как фигуру, раскрашенную в белое и светло-голубое, бережно поместили перед майским шестом. Священники стали молить ее о поддержке в этой юдоли слез, и юноша услышал, что она благословенна в женах. Добавив еще что-то о плодах, священники медленно обнесли Приснодеву вокруг шеста и вернули в голубую палатку. Пирование возобновилось, и танцам, играм и выпивке не было конца весь день.
Когда стемнело, Ралф Кемпис позвал Гусперо в свою палатку.
— Ну, и что вы о нас думаете? — спросил он. — Кто веселей прыгает и скачет: мы или пуритане в воротничках?
— Сходства не больше, чем между трясогузкой и сонной мухой, сэр. В последний раз я так смеялся, когда ломовые извозчики потихоньку писали в Причетников колодец, перед тем как оттуда дали попробовать воды французскому послу.
— Тогда удивительно, как вы выдерживаете житье в Нью-Мильтоне. До меня доходят слухи, что смех там не очень жалуют.
— Слухи не врут. Но дети, конечно, иной раз смеются. И мистер Мильтон.
— Джон Мильтон смеется?
— Ну да, у него тонкое чувство юмора. Иной раз он просто блещет остроумием. «Аккуратны? — сказал он мне на прошлой неделе о некоторых братьях. — Они так же аккуратны, как деревянные зубы старой девы».
— В самом деле?
Гусперо осекся, опасаясь, что сболтнул лишнее; в конце концов, он был послан как наблюдатель, а не осведомитель. Поэтому он поспешил сменить тему.
— Зачем же вы переселились сюда из Виргинии, мистер Кемпис, если недолюбливаете здешних братьев?
— Необходимость. Суровая необходимость. Жара там, как в Персии, а в иные годы случаются засухи, такие что даже реки пересыхают. Мы рыли землю, но не находили ничего, кроме устричных раковин и рыбьих скелетов. Мы бы и сами дошли до того же состояния, если бы не порешили все вместе двинуться на север, где климат лучше и воздух мягче.
— Значит, вам пришлось вывести их из пустыни?
— Мы католики, Гусперо, а не израильтяне. — Он попытался нахмуриться, но, не удержавшись, прыснул. — А я не предводитель народа. Я всего лишь церемониймейстер.
В палатку вошел индеец-фокусник, которого Гусперо видел раньше.
— Упповок? — спросил Кемпис и протянул индейцу кисет с табаком.
Гусу стало любопытно.
— У наших индейцев такие слова не в ходу. Так вы называете это вещество?
— Да. Табак для них предмет поклонения. Они его чтят как божество. Они бросают его в огонь и получают странный аромат. Они бросают его в бурное море, чтобы успокоить волны. Они, монотонно распевая, швыряют его в воздух, когда хотят спастись от опасности. Привезя его с полей, мы обычно пускались в пляс.
— Выходит, вы танцевали вместе с индейцами?
— Мы не отделяем себя от них, Гусперо. Мы едины. Нам — и англичанам, и индейцам — довелось пережить много трудностей, и это нас сплотило. Пойдем. Я покажу вам кое-что, отчего мистер Мильтон разозлится.
Он повел его к голубой палатке на краю лагеря и откинул коврик, прикрывавший вход. Внутри Гусперо разглядел статую Девы Марии, которую священники носили вокруг майского шеста. Перед ней горели две большие свечи. «Приснодева — наша здесь хранительница, — шепнул Кемпис. — А теперь посмотрите вот что». Он проводил Гусперо к соседней палатке и откинул полг. Взгляд Гусперо уперся в деревянного идола высотой около четырех футов. Это было изображение человека или бога, сидящего на корточках; его шею охватывали белые бусы, тело было окрашено в белый и черный цвета и только лицо — в пурпур. «Это Киваса, — пояснил Кемпис, — хранитель душ. По сути своих проявлений очень напоминает нашего Святого Духа».
— Значит, их у вас двое? — Гусперо почесал в затылке и, пораженный, принялся накручивать на палец клок волос. — Вроде наших лондонских Гога и Магога, хотя, как будто, эти два джентльмена ни разу не сотворили ничего путного.