— Ралф, что если вы напишете ему дружеское, добрососедское послание с призывом удержаться от крайностей?
— Разумеется нет. Я хочу взглянуть в лицо этому хитрюге-пуританину. А потом в него плюнуть.
— А как насчет гневного письма — образумьтесь, мол, и будьте терпимей?
— Я прибегу к устной речи, Гус, а не к письменной. Не стану я играть с ним в его собственные старые игры. Потребую ясного ответа. Посмотрим, осмелится ли он и в этот раз пустить в ход свое обычное фарисейство.
— Вы не намерены его щадить, Ралф?
— Прочь церемонии. Я буду как зверь.
— О Боже. Смогу я на время удалиться?
— Конечно. Я не стану вас упоминать.
И вот они двое отправились верхом в Нью - Мильтон, но на подходе к поселению Гусперо опередил своего спутника. Он посетил свою хижину, обнял Кэтрин, поцеловал ребенка и лишь затем поспешил к Мильтону и принялся смахивать с книг пыль, словно бы никуда и не отлучался. Хозяин дремал в кресле, но пробудился, уловив тихое насвистывание Гусперо.
— Гус?
— Да, сэр?
— Ты так шумишь, что мертвый бы проснулся.
— Прошу прощения. Я не подумал. — Он хотел разбудить Мильтона, пока не прибыл Ралф Кемпис. — Знаете, что мне пришло в голову, сэр?
— Что, Гус?
— Почему бы нам не пустить эти свечи на освещение главной улицы?
— Чтобы осиять весь город папизмом?
С минуту Гусперо молча вытирал книги, а потом вновь заговорил.
— Соседи, наверное, взъярятся, когда узнают о приговоре.
— Какие еще соседи?
— Из Мэри-Маунт.
— Бродячее племя якобитов? Эта саранча? Не смеши меня, Гусперо.
— Спасибо, сэр. Надеюсь, мы будем смеяться последними.
В тот же миг раздался громкий стук в дверь и Мильтон обернулся. Не дожидаясь его распоряжения, Гусперо впустил в дом Ралфа Кемписа.
— Ага. — Мильтон усмехнулся. — Явился сам собой. Дверь скрипнула, и актер вышел на сцену. — Его ноздри подрагивали. — Узнаю ваши духи, мистер Кемпис.
— Виргинские масла.
— Выдержанные. Садитесь.
— Американское солнце, сэр, помогает созреть не только маслам, но и умам.
— Временами они горкнут. Что вас сюда привело? — Гусперо у него за спиной нервно мерил шагами комнату. — Гус, от твоего топота я уже покрылся гусиной кожей. Будь добр, угомонись. — Кемпис сел на деревянный стул и стал с любопытством рассматривать слепца. — Не желаете ли ключевой воды, мистер Кемпис? У нас нет напитков, которые водятся в Мэри-Маунт, но наши зато чисты.
— Нет. Мне ничего не нужно. Я буду говорить простым и ясным языком, мистер Мильтон.
— Что? Без изощренных африканизмов? Вычурных метафор? Вы изменяете своей вере, сэр.
— На вашей совести тяжкая вина.
— Ох, что со мной будет!
— Вы собрались подвергнуть несчастную женщину порке, сжечь ее жилище и изгнать ее из города за то лишь, что она исповедует католическую веру. Это настоящее варварство.
— Слышишь, Гусперо, что говорит этот презабавнейший оратор?
Молодой человек стоял у окна, прислушивался к разговору и глядел на улицу.
— Он говорит то, что считает правдой, сэр.
— Поостерегись, мой мальчик, а то сделаешься подручным фигляра.
— Нет. Я тоже говорю то, что считаю правдой.
— Ага. Это заговор. — Мильтон рассмеялся. — Я уничтожен. — Он закусил нижнюю губу. — Признайтесь, мистер Кемпис, вы совратили бедного Гуса? Таким способом вы вербуете союзников?
— Вас называют первоклассным краснобаем. По речи вас можно спутать с какой-нибудь старой каргой из Биллингсгейта.
Эта реплика то ли разозлила, то ли взволновала Мильтона; он заерзал и наклонился вперед.
— Я не привык к обинякам, мистер Кемпис. Я не какой-нибудь пустозвон, нанизывающий периоды. И я скажу вам вот что. Эта шлюха Венн…
— Она не шлюха, сэр. — Говоря это, Гусперо по-прежнему глядел в окно. — Вы несправедливы.
Мильтон не отозвался на это замечание, но продолжал, обращаясь к Кемпису.
— Эта шлюха Венн — жалкая жертва папизма, суеверия, которому не должно быть места в благоустроенном государстве. Вот почему ее следует наказать.
— Я не намерен спорить с вами о религии.
— Не намерены? Кишка тонка.
— Мне говорили, что Сара Венн — женщина безупречного поведения и молилась она у себя дома. В чем тут вред?
— Тайное поклонение идолам, мистер Кемпис, такой же вопиющий и недопустимый соблазн, как любой публичный обряд. Мне известно, что вы, паписты, мало сведущи в Писании, но разрешите я процитирую Иезекииля? «Видишь ли, сын человеческий, что делают старейшины дома Израилева в темноте?» Здесь темноты не будет.
Не затем мы брали уроки у первых докторов теологии, чтобы допустить в свои пределы папу.
— Жаль, что доктора не дали вам хорошего здоровья. Эти доктора не лечат. Наоборот, убивают.
— Вы не меня оскорбили этими словами, мистер Кемпис. Вы оскорбили Господа. А это не пустяк.
— Не пустяк — подвергнуть женщину порке, а затем сжечь ее дом.
— Это необходимо. Мы не желаем Рима здесь, в западном мире. Невозможно обратить скорпиона в рыбу и паписта — в свободного гражданина.
— Осторожнее, мистер Мильтон, а то как бы вы и вам подобные не обломали себе зубы. Вы забываете, что на нашей старой родине католиков видимо-невидимо.
— Добавьте еще, что иные из лондонцев до сих пор привержены язычеству. Я знаю об этом и скорблю. Но этим доказывается только, какие жалкие, легковерные и склонные впадать в заблуждение умы встречаются среди плебеев.
— Слышите, Гусперо? Вы лондонский плебей?
— Надеюсь, мистер Кемпис. У меня есть некоторые очень дурные склонности. — Гусперо был заинтригован разговором, похожим на фехтовальный поединок.
— Видите, мистер Мильтон, что плебеи всегда с нами? Но те, кого вы объявляете легковерными и склонными впадать в заблуждение, для меня — истинные приверженцы святости.
— О да. Оставьте их пресмыкаться в пыли с индейцами.
— Тогда как вы объясните то, что моя вера, которую вы именуете языческим суеверием, длит свое существование с незапамятных времен?
— Я бы не очень доверялся древности, мистер Кемпис. Весь ваш скрип идет от пустой бочки, ибо привычка, не основанная на истине, это не более чем застарелое заблуждение.
Ралф Кемпис удвоил внимание; не вставая со стула, он подался вперед и стал вглядываться в черты Мильтона, словно надеяться различить следы его мысли. Сам поэт откинулся на спинку стула, судя по всему успокоившийся и повеселевший, но судорожное шевеление пальцев выдавало нервозный интерес к тому, как повернется разговор.