Вернулась Тиззи с чайником в руках; Мэри опустилась на стул.
— И еще нужно твердо сказать, что мы свято верим в подлинность рукописей.
— Нужно?
— Это крайне важно.
Миссис Лэм метнула взгляд на сына.
— Ничего плохого в том нет, Чарльз. И сестра твоя будет довольна. — При этих словах Мэри принялась полировать концом своей шали нож для масла. — Ты уверена, Мэри, что это благовоспитанный поступок?
— Я читаю Боэция, [118] мама. «Об утешении, доставляемом философией».
— Какое это имеет отношение к нашему разговору?
— Благовоспитанность — не более чем игра. А жить надо в мире вечном.
— Там и пребудем, если будет на то Господня воля. Но пока что мы живем здесь.
Решив, что буря улеглась, Чарльз снова взял газету и сразу наткнулся на сообщение о недавнем убийстве на постоялом дворе «Уайт-Харт-инн». Жертвой оказалась пожилая прачка; ее бездыханное тело нашли засунутым вверх ногами в пивную бочку. Убийцу не поймали. Чарльз начал читать заметку вслух, но Мэри его остановила.
— Мне невыносимо слушать про эти зверства, — сказала она. — Куда в Лондоне ни пойдешь, повсюду видишь варварство и жестокость.
— Города — это обиталища смерти, Мэри. — Своенравный бесенок в душе Чарльза не унимался: дергал его за язык, чтобы поддразнить сестру. — Я недавно прочел, что первые города строились на месте погостов.
— Стало быть, мы ходячие мертвецы. Слышал, папа?
Мистер Лэм издал трубный звук и засмеялся.
Уильяма Айрленда вызвали на заседание Шекспировской комиссии спустя неделю после того, как он письменно известил ученых мужей о своем согласии предстать перед ними. Заседание проходило воскресным утром в небольшом зале над кофейней на Уорик-лейн. Зал принадлежал Каледонскому [119] обществу, и на стенах красовались многочисленные гравюры с изображениями солдат Хайлендских полков [120] разных времен. Уильям приехал вместе с отцом, но Сэмюэл Айрленд пристроился за дверью зала и сразу потребовал принести ему из заведения этажом ниже кофе, жареных хлебцев и бренди. В ту минуту, когда Уильям должен был давать показания, его отец чуть-чуть приоткрыл дверь, чтобы слышать, что происходит в зале.
Мистер Ритсон и мистер Стивене сидели рядом за узким дубовым столом. Мистер Ритсон — живой, энергичный человек — частенько корчил гримасы, выражая то крайнее удивление, то решительное недоверие. Уильям не дал бы ему больше тридцати пяти лет; его шейный платок был завязан броским модным узлом. Мистер Стивенс казался старше и куда суровее своего коллеги; позже Уильям говорил, что вид у Стивенса был такой, будто он собрался топить щенят. За столом сидели еще двое; один из этих двоих принялся что-то записывать, едва Уильям вошел в зал. В воздухе пахло чернилами, пылью и едва заметно отдавало грушами.
Словно не заметив предложенного ему стула, Уильям остался стоять, глядя в маленькое окошко на купол собора Св. Павла.
— Прежде чем мы начнем, я хотел бы сделать ясное и недвусмысленное заявление.
— У нас здесь не суд, мистер Айрленд. — Ритсон умоляюще простер к нему руки. — Мы всего лишь проводим расследование. Без поощрений и наказаний.
— Рад слышать. Отец мой, однако же, считает, что его подвергают именно наказанию.
— Почему бы это?
— Потому что его подозревают в гнусной фальсификации старинных бумаг. А разве дело обстоит иначе?
— Его никто ни в чем не обвинял.
— Я этого и не говорил. Я сказал: подозревают, а не обвиняют.
— Мир полон всевозможных подозрений, — заговорил Стивене, до того молча и внимательно наблюдавший за Уильямом. — Мы ведь тоже несовершенны, мистер Айрленд. Слабы. Мы даже не пришли к выводу, что документы подделаны. Это нам пока не известно.
— Зато у вас есть возможность развеять сомнения на сей счет, — добавил Ритсон.
— В таком случае я тем более обязан высказать свою позицию.
— Но прежде ответьте, пожалуйста, на один вопрос, мистер Айрленд. Очень кратко.
— Разумеется. Я готов.
Ритсон положил ладони на стол.
— Уильям Генри Айрленд, готовы ли вы присягнуть, что, насколько вы знаете и насколько можете судить, исходя из известных вам обстоятельств, при которых обнаружились данные документы, — что они действительно вышли из-под пера Уильяма Шекспира?
— Прошу меня простить. Позволите ли вы мне сперва зачитать мое заявление?
— Безусловно.
Уильям отступил на шаг и вынул из внутреннего кармана сюртука лист бумаги.
— «В газетах сообщалось, что данный комитет был создан для того, чтобы разобраться в вопросе о причастности моего отца к обнаружению и обнародованию рукописей Шекспира. Дабы избавить отца от многочисленных наветов, я заявляю под присягой, что он получил эти листы как подлинно шекспировские от меня, не имея понятия ни об их происхождении, ни об источнике». — Он сунул листок обратно в карман и осведомился: — Этого довольно?
— Для оправдания вашего отца — да, — проронил Стивене. — Но вы ведь не ответили на первый наш вопрос. Позвольте узнать, какова ваша роль в этой истории?
— Пожалуйста.
— И если так, то не могли бы вы нас просветить касательно происхождения и источника документов?
— Будьте любезны, сэр, уточните ваш вопрос.
— Хорошо. Вы получили рукописи от частного лица? Нашли их в некоем месте? Обрели право на них в результате дарения? Или?..
— Во избежание двусмысленности могу сказать лишь одно: я получил их от частного лица.
— И какого же?
— Ваш вопрос ставит меня в трудное положение.
— То есть?
— Я не имею права назвать имя этого человека или каким-либо иным способом пояснить, о ком идет речь.
— По какой причине?
— Я дал клятву.
— Тому человеку, который передал вам эти бумаги?
— Тому самому.
Стивене перевел глаза на Ритсона; тот вздернул брови, изображая удивление.
Айрленд кашлянул и снова уставился в оконце.
— И вы не можете назвать нам этого благодетеля?
— Больше не скажу ни слова. Или вы хотите, чтобы я стал клятвопреступником?