— Это христианский университет, мистер Франкенштейн. Нам никогда не следует забывать о душе.
Человек он был высокий, с лысой головой и густыми бакенбардами. Он предложил мне рюмку амонтильядо, от которой я не отказался.
— Думали ли вы когда-нибудь, сэр, о росте конечностей?
— Виноват?
— Существует некая сила, что формирует их в зародыше. Семя, что содержится внутри их собственного каркаса.
— Какое отношение это имеет к душе?
— Именно этот вопрос я мог бы задать вам, сэр. Действительно, какое отношение это имеет к душе? Обладай мы таковым объектом, он непременно играл бы свою роль в образовании тела. Часто говорят, что глаза — окна души. Профессор Хантер доказал, что глаза формируются в утробе.
— Знание наше, мистер Франкенштейн, конечно.
— О да, но я желаю его расширить. Я желаю пойти дальше во всех смыслах.
— Не понимаю, о чем вы.
— Буду выражаться начистоту, сэр. Я решился покинуть Оксфорд. Благодарю вас за оказанную мне любезность. Могу с долей определенности сказать, что это был наиболее значимый период в моей жизни.
Мы пожали друг другу руки. Должен сказать, избавление от чьего-либо общества никогда прежде не доставляло мне подобного удовольствия. Ректор олицетворял собою весь груз бесплодного учения, который я надеялся отрясти со своих плеч.
На той же неделе я собрал все свои вещи и, дав на чай слезливой Флоренс, нанял карету до Лондона. Отправлялся я в настроении самом приподнятом, убежденный, что мне вот-вот предстоит создать новый мир. Когда мы проезжали через деревню Актон, я, сидя в одиночестве, продекламировал несколько строчек из лорда Байрона:
Их удержать, облечь их в плоть живую,
Чтоб тень была живее нас самих,
Чтоб в слове жить, над смертью торжествуя, —
Таким увидеть я хочу мой стих [15] .
Я полагал, что недалек тот час, когда я в своих поисках источника жизни создам себя заново.
По прибытии на Джермин-стрит я нанял молодого носильщика, чье место находилось на дорожке рядом с церковью, чтобы он отнес мои свертки и прочие вещи в комнаты мои на четвертом этаже. Это был верхний этаж здания, однако тот выполнил работу без обычных жалоб и пустых слов, свойственных английским рабочим. Я выяснил, что зовут его Фредерик, или Фред. Живость и энтузиазм его мне до того полюбились, что я захотел узнать о нем побольше. На вид ему можно было дать никак не более тринадцати или четырнадцати лет.
— Так что, Фред, хорошо ли у тебя идет дело?
— То так, то эдак, сэр. Бывает хуже, бывает лучше. Сразу и не скажешь. — Манера говорить у него была мрачная, но под конец он улыбнулся, словно все это было чрезвычайно смешно.
— Как ты сюда попал?
— По наследству, сэр. Мой отец всю жизнь тут носильщиком проработал. Раз попытался вынуть осла из упряжи да и упал замертво. Ужасное происшествие. — И он снова улыбнулся.
— Когда это случилось?
— Три месяца назад. В тот самый день я на это место и встал. Мать мне сказала, такая уж, мол, судьба твоя. Говорит, это у нас семейное.
— Нет ли у тебя брата, который мог бы тебя заменить?
— У меня их несколько, сэр. И все не прочь.
— В таком случае я хотел бы предложить тебе другое место.
— На другой улице, сэр?
— Нет. Я имею в виду, что хотел бы предложить тебе другую работу. Не желаешь ли стать моим слугой в этом доме?
Он посмотрел на меня и снял шапку.
— Обязанности твои будут несложные. Я один во всем мире.
— А где я спать буду, сэр?
— В конце коридора есть небольшая комната. Окнами выходит на дорожку.
— На мою любимую. — Услыхав мой ответ, он, казалось, почувствовал облегчение. — Выходит, я буду мальчиком на побегушках — так ведь это называется, сэр?
— Ты будешь готовить для меня еду. Подавать мне одеваться. И так далее.
— И по поручениям будете посылать, да, сэр?
— Разумеется.
Он широко улыбнулся.
— Ты будешь моим доверенным лицом, Фред.
— А ну как не справлюсь?
— Со всем справишься. Гинея в неделю.
Он улыбнулся так, что показалось, будто он вот-вот рассмеется.
— Это вы про каждую неделю — верно, сэр?
— Про каждую.
— Коли так, сэр, я согласен. Побегу только матери скажу.
Часом позже он возвратился вместе с матерью. Женщина, слабая на ноги, она была чем-то удручена; на платке ее виднелись остатки нюхательного табака, а изо рта явственно пахло алкоголем. Взобравшись по лестнице, она с трудом приходила в себя, и я предложил ей свою фляжку с укрепительной водой. Она с готовностью приняла ее и, проглотивши большую часть содержимого, положила руку на голову сыну.
— Парнишка он хороший, — сказала она. — Стоит гинеи.
— Мамаша…
— Я вижу, вы джентльмен нездешний, сэр.
— Да. Из швейцарских краев.
— Неужто? А красивый, что твой англичанин, вы уж не обижайтесь на мои слова.
— Очень любезно с вашей стороны.
Все это время она пристально изучала взглядом мои апартаменты.
— Фред, — сказала она, — ты за этим камином приглядывай. В углу прогнил. А окна эти помыть бы надо.
— Вы совершенно правы, миссис…
— Шуберри. — Она улыбнулась мне, и я без труда заметил, что у нее не хватает зубов. — Слыхали вы про мистера Шуберри и осла?
— Да.
— Всю округу это поразило, сэр. Но я-то все стираю, как и прежде. Такая моя профессия.
Она как будто бы ожидала, что я заговорю.
— Вы меня очень обяжете, миссис Шуберри, если согласитесь меня обстирывать.
— Шиллинг за белье. Шесть пенсов за постель.
— Вполне разумная цена.
— Надеюсь, что так оно и есть, сэр. А что, сэр, в Шветцарии вашей прачки есть?
— Не знаю. Полагаю, да.
— Дешевле, чем у меня, не найдете — будьте уверены, сэр. А ну, Фред, давай-ка покажи себя, почисть джентльмену плащ. Он же с дороги.
Так и вышло, что Фред Шуберри со своей матерью взялись за устройство моей жизни на Джермин-стрит. Я был этому рад, поскольку ничем, кроме работы своей, заниматься был не намерен. Мне хотелось начать дело немедленно, но в столь светской части Лондона возможности приступить к нему, разумеется, не было — мне нужны были полнейшие секретность и уединение, и потому я рыскал по местам менее респектабельным в поисках подходящего помещения. Восточные части города, прилежащие к реке, сулили наибольшие надежды. Я исследовал Уоппинг и Ротер-хайт в дневные часы — в простом платье гулял, оставаясь незамеченным, в толпе людей разных народностей и профессий. Поразительно, какое разнообразие одеяний и лиц тут возможно было увидеть: кто только не ходил этими узкими дорожками у Темзы; тут были все — от турков до китайцев. Никогда прежде не видал я подобного скопления человеческих типов. Это напомнило мне старую поговорку о том, что Лондон — питье, содержащее отбросы со всего света.