— Вот как?
— Но все это не имеет значения. Биши, расскажите мне, что за новости в мире.
— Всегдашний перечень преступлений и бедствий. Вы не читаете публичных изданий? — Я покачал головой. — Стало быть, вы ничего не слыхали о беспорядках?
— Я веду существование уединенное.
— Мы устраиваем подписку в пользу семей резчиков по дереву. — Вид у меня был, верно, удивленный. — Вы, Виктор, не от мира сего — вам следует перемениться. В Йорке на прошлой неделе казнены были четырнадцать резчиков. Преступление их состояло в том, что они желали найти работу.
Далее он набросился на то чрезмерное уважение, какое люди испытывают к собственности, и принялся подкреплять свои аргументы примерами из греческой истории. Гарриет с кормилицей сидели, обмениваясь репликами о младенце. Монолог его напомнил о наших вечерах в Оксфорде и, как ни странно, ободрил меня.
— То же и с нами: Гарриет не моя собственность, — поведал он мне. — Ианте не моя собственность. Любовь свободна, Виктор. Самая сущность ее — свобода, несовместимая с подчинением, ревностью и страхом.
— Вашей жене, несомненно, приятно это слышать.
— Гарриет меня прекрасно понимает. Мы едины. Нет — теперь мы триедины. Младенец — наш спаситель.
Он еще некоторое время продолжал в том же причудливом духе, но вскоре я почувствовал утомление, вызванное событиями дня. Он, всегда готовый к сочувствию, понял, что наслаждаться его обществом и далее мне не позволяет душевное состояние, и вежливо поднялся, чтобы уйти.
— Виктору необходимо отдохнуть, — сказал он Гарриет. — Ему требуется восстановить душевные силы.
— Разве вы не останетесь ужинать?
— Нет. Вам лучше отдохнуть. У вас такой вид, будто на вас свалились все заботы мира.
— Я не спал ночь — только и всего.
— Так ложитесь спать. Сон — бальзам от горестей.
Они ушли; этому сопутствовали многократные заверения в дружбе. Я наблюдал, как они покидают Джермин-стрит в поисках кеба. Они мгновенно затерялись в толпе, и я, несмотря на ясный день, испытал странную тревогу за них. Ощущение это было мимолетным, но когда оно миновало, я почувствовал себя еще несчастнее прежнего. Оставшуюся часть дня и весь вечер я ходил по городу. Как я провел последующие дни, не знаю.
Стояло ноябрьское утро. Сквозь щель в ставнях просачивались рассветные лучи, и я различил очертания своих рубашки и сюртука, сложенных Фредом; в полусвете они выглядели до странности живыми, словно с нетерпением ожидали моего пробуждения. Я вновь погрузился в дрему на пару минут, пребывая в блаженном бессознательном состоянии, пока меня не разбудили своим шумом лошади на улице перед домом. Поднявшись с постели, я распахнул ставни. Тогда-то я и увидел его, стоявшего на углу и неотрывно глядевшего вверх на мое окно. Впрочем, заметил я его не сразу. Он походил на часть деревянного крыльца — дерево на дереве, — пока не шагнул вперед. На нем были мой плащ и моя широкополая шляпа, однако я ни на секунду не сомневался в том, что это он; лицо, белое, покрытое морщинами, казалось смятым, словно лист бумаги, и на нем я увидал те же пустые глаза, что смотрели на меня со стола в мастерской. Он, верно, нашел мой адрес на счетах, которые украл из мастерской, и теперь сумел меня отыскать. Стоял он совершенно неподвижно и не предпринимал попыток завладеть моим вниманием — лишь смотрел вверх безо всякого выражения. Затем он неожиданно повернулся и пошел прочь.
Охватившие меня изумление и испуг невозможно описать. Я вбежал в кухню, где Фред жарил мне на завтрак телячью котлету.
— Брось все дела и уходи, — сказал я.
Он взглянул на меня, не веря своим ушам.
— Ты ни в чем не провинился, Фред. Вот тебе деньги на житье. Я должен уехать. Я должен немедленно уехать.
— Да вы еще не проснулись, мистер Франкенштейн.
— Это не сон, Фред. Это явь. Я должен как можно скорее покинуть этот дом. Над ним тяготеет страшная участь.
Нетерпение и тревога мои, казалось, передались ему. Он бросился в спальню и принялся паковать мой кофр, хотя ни малейшего представления о том, куда ехать, у меня не было.
В кратчайший срок я готов был к отъезду. Я дал Фреду связку ключей, строго наказав ему запереть все двери и окна.
— Я тут буду, останусь дом охранять, как пес, а ежели меня нету, значит, я у матери, в Шортс-рентс, — сказал он.
— Достаточно ли тебе на расходы денег, что я дал?
— Вы очень щедры, сэр. Когда же вы вернетесь?
— Не могу сказать. Не знаю.
Вышедши на улицу, я с опаской посмотрел в одну сторону, в другую — на случай, если он возвратился; никаких следов не было. Я по-прежнему не представлял себе, куда поеду, но тут мне вспомнилось путешествие, недавно предпринятое Биши. Он говорил мне, что карета на север отправляется от Энджела в Ислингтоне — туда-то, подчиняясь внезапному и неукротимому инстинкту, я и отправился. По весьма счастливой случайности карета задержалась из-за столкновения, перекрывшего Эссекс-роуд, и мне удалось купить билет, по которому я мог, если пожелаю, добраться до Карлайля. Я рад был отъехать от Лондона на расстояние как можно большее.
Попутчикам я, верно, казался странен, ибо всю дорогу молчал, пребывая в каком-то ступоре. В Мэтлоке мы передохнули и сменили лошадей, и я попытался заснуть на отгороженном сиденье в гостиной тамошнего трактира. Но покой ко мне не шел. Из головы у меня не выходил образ его, закутанного в мой темный плащ, не сводящего пустых глаз с моего окна. Я сошел в Кендэлле и пересел на местную почтовую карету, направлявшуюся в Кезуик, о котором некогда упоминал Биши. Во время поездки ландшафт и вправду радовал глаз, хоть душевный настрой и не позволял мне толком воспринимать его красоты. Огромное озеро напомнило мне Женевское, а горы вокруг походили на уменьшенные копии, оставшиеся от тех, что окружали мой родной город. Я не удивился бы, прозвучи над водой колокол великого собора. Все это я охватил одним взглядом, тогда как тревожные мысли мои оставались далеко. Удастся ли мне когда-либо избавиться от этого демона, этого инкуба, что преследует меня?
Мне указали на небольшой трактир с комнатами для путешественников, где я и устроился на ночь. Спал я, увы, некрепко, часто просыпаясь, разбуженный грозой, что катилась над горами, да собственным беспокойным сознанием, то и дело во мне шевелившимся. Как бы то ни было, первый день я провел в попытках утомить себя прогулками по самым крутым склонам. Быть свободным, жить среди гор — теперь это представлялось мне вершиною мечтаний. Я раздумывал о том, не удалиться ли мне на родину и не зажить ли там в блаженном отшельничестве.
Вечером я возвратился в трактир усталым и готовым уснуть. Я съел ужин, поставленный передо мною женой хозяина, и выпил огромное количество камберлэндского эля, сдобренного портом и перцем. Но покой все не шел ко мне. Я лишь некрепко дремал, отдых мой прерывался словно бы вспышками молнии, в которых мельком виднелись очертания и фигура существа. Поднявшись на заре, я отправился к озеру. Прилегавший к трактиру сад спускался вниз, к самому берегу; там я и остановился, озирая неподвижную и тихую картину пред собою. Неподалеку от середины озера был остров, уже отчасти освещенный лучами солнца, тогда как ландшафт позади него — холмы и горы — все еще находился в тени. От воды поднималась дымка, клубившаяся по ее поверхности; помимо того, любопытное зрелище представляли собою скопления легких испарений, которые будто нависали над водой, образуя узор, напоминавший вихрь или же водоворот.