Сити-роуд, берущая начало в Излингтоне, ведет в ту часть Лондона, где раньше проходила городская стена. По пути мы пересекаем Олд-стрит, идущую на восток, в сторону Шордича и Спитлфилдс. Эти некогда заброшенные районы и теперь несут на себе следы прошлого. В середине XVII века Шордич был «нехорошим местом, изобилующим женщинами легкого поведения». Продажные женщины и сейчас ловят клиентов у верхнего конца Коммершл-стрит — угрюмой улицы, соединяющей два района, — а Шордич-Хай-стрит славится стриптиз-пабами, куда ходят как местные жители, так и джентльмены из Сити, которые, чтобы поразвлечься, минуют Бишопсгейт, символически пересекая старую границу города. В конце XIX века трущобы «Олд-Никол» (переплетение улочек вокруг Олд-Никол-стрит, которая, думается, могла быть названа в честь самого дьявола — «Старины Ника») были источником жестокого уличного бандитизма. Жестокости и теперь хоть отбавляй, и всякое убийство или самоубийство рождает ассоциации с событиями столетней давности.
Название Шордич происходит от Soerditch (канава, впадающая в Темзу), но невольно на ум приходят слова sour ditch (скверная канава). Наложившееся позднее слово shore (берег) наводит на мысль о чем-то выброшенном на сушу или поставленном на прикол. Что касается Спитлфилдс, то название этого района, оторвавшись от своего источника (spital — больница), ассоциируется со spittle (слюна), то есть с чем-то выплюнутым, извергнутым. Соответственно, район стал пристанищем беженцев. Ложная этимология зачастую вернее отражает характер места.
Посетим теперь охотничьи угодья Сохо. «Со-хо!» или «Соу-хоу!» было кличем охотников, скакавших некогда по здешним полям. Ныне в районе, изобилующем секс-шопами и стриптиз-клубами, тоже идет охота — но на иную дичь. Из всех частей Лондона эта лучше других сохранила былой облик. Пусть Джеррард-стрит и оказалась посреди китайского квартала, дом, в котором жил Джон Драйден, вполне узнаваем. В Сохо что ни улица, то мемориал: в этом доме жил Маркс, в этом Казанова, в этом Каналетто, в этом Де Куинси.
Есть и другие, более глубокие линии преемственности: район задолго до того, как был заселен, уже славился кухней. В 1598 году Стоу писал о питьевом фонтане на Сохо-филдс: «Лорд-мэр, олдермены и многие знатные лица отправились к фонтану… согласно обычаю, а потом все поехали охотиться и затравили перед обедом зайчиху; после этого отобедали в пиршественном доме у фонтана, где гофмейстер оказал роскошный прием великому множеству гостей». Итак, эти места исстари отличал дух хлебосольства и компанейской веселости. На том же клочке земли, где в XVI веке кушали сильные мира сего, современный турист может вкусно пообедать в «Веселом гусаре», в «Quo Vadis» или в «L’Escargot».
В 1623 году здесь возник церковный приход, а в 1636 году о неких людях было сказано, что они живут у «кирпичных печей близ Сохо»; но первый период бурного развития начался в 1670-е годы, когда застраивалась территория к северу от Лестер-филдс и возникли Джеррард-стрит, Олд-Комптон-стрит, Грик-стрит и Фрит-стрит. Королевский указ, датированный апрелем 1671 года, воспрещал постройку «малых коттеджей и иного жилья» на «полях с ветряными мельницами, на Дог-филдс и на полях, примыкающих к Соу-хоу», но, как обычно, социальные и коммерческие императивы Лондона оказались сильней монарших воззваний.
Откуда пришла к Сохо его «беспутность» — не вполне ясно. Чуть к востоку окрестности Сент-Мартинз-лейн уже населяли художники и мастеровые, потрафлявшие вкусам богачей и модников. Там начали возникать художественные мастерские и училища, а попутно — неизбежные таверны и кофейни. Но напрямую все это с Сохо не связано. Более важную роль сыграл внезапный наплыв французов-иммигрантов. Об окрестностях Ньюпорт-маркета и Олд-Комптон-стрит Мейтленд [119] писал, что «многие части прихода в изобилии населены французами, так что нездешний человек легко может вообразить себя во Франции». К 1688 году более восьмисот пустовавших или только что построенных домов были заселены гугенотами, которые открыли на первых этажах характерные для Сохо заведения — «настоящие французские магазины», дешевые кафе и рестораны «точь-в-точь как у парижских застав». Постепенно новый район Лондона обретал все большее сходство с французской столицей. Эта атмосфера держалась более 150 лет: в 1844 году Сохо все еще называли «своего рода малой Францией». Отмечалось, что «магазины здесь в большинстве своем чисто французские, явно предназначенные только для удовлетворения нужд землячества. Детей учат во французских школах, в винной лавке или ресторане на вошедшего англичанина взглянут с удивлением». В Сохо начала XXI века самое, возможно, известное заведение — «Йоркская церковь», иначе «Французский паб», в обиходной речи именуемый просто «Французский»; здесь во время Второй мировой войны встречались деятели французского Сопротивления. Вот вам еще один пример того, как крохотный участок Лондона — всего несколько улиц да рынок — столетие за столетием сохраняет свою традиционную культуру.
Но своеобразная атмосфера места, населенного французскими иммигрантами, где на англичанина смотрели «с удивлением», рождала, в свой черед, у приезжих из других стран ощущение большей безопасности, чем в каком бы то ни было ином районе Лондона. В некоторых отношениях это была «не-Англия». «Из составных частей диковинной беспокойной смеси, именуемой Лондоном, — писал Голсуорси в „Саге о Форсайтах“, — Сохо, возможно, более всех противоречит форсайтовскому духу… Неряшливый, полный греков, отщепенцев, котов, итальянцев, помидоров, ресторанов, шарманок, цветастых тканей, странных фамилий, лиц за окнами верхних этажей, этот район пребывает вне британской системы». Сохо с самого начала был смешанным районом как в демографическом, так и в торгово-ремесленном плане. «Эта часть города, — говорится в одном путеводителе, — служит также главным местом встреч для живущих в Лондоне иностранцев, многие из которых подвизаются по художественной или механической части». Здесь были крупные магазины мебели всевозможных эпох и культур, лавки древностей и диковин, полные разнообразных реликвий времен древнего Рима или Габсбургов; здесь торговали музыкальными инструментами, гравюрами и эстампами, фарфором, книгами; в здешних тавернах собирались художники и ценители литературы. Нынешних поэтов и художников по-прежнему привлекают здешние заведения — такие, как «Французский паб» и «Комната в колонии».
Передача свойств из эпохи в эпоху — явление не вполне объяснимое. Порой сообщество, так сказать, непрерывно рекламирует само себя: репутация места привлекает туда новых жителей соответствующего склада. Правда, в других случаях этот механизм почему-то не срабатывает и район просто вспыхивает и гаснет. А может быть, в Сохо еще не выветрилась та, первоначальная атмосфера свободы и своеобразия, которую создали гугеноты, вырвавшиеся на волю из враждебного окружения? Вслед за ними здесь появились иммигранты из других стран — России, Венгрии, Италии, Греции. На кладбище при церкви Сент-Энн-Сохо была табличка с надписью: «Близ места сего покоится Теодор, король Корсиканский, умерший в этом приходе 11 декабря 1756 года сразу после освобождения из тюрьмы Королевской скамьи по Акту о несостоятельных должниках; в согласии с означенным Актом он передал королевство свое Корсику кредиторам в погашение долга». Он получил корону в марте 1736 года, но не мог собрать денег, чтобы расплатиться со своей армией; он поехал в Лондон, где, оказавшись должником, вскоре угодил в тюрьму. Выпущенный 10 декабря 1756 года, он сел в портшез и отправился к одному портному, своему знакомому, жившему на Литтл-Чепел-стрит-Сохо. Но на другой день король скончался, и похороны его оплатил некий москательщик с Олд-Комптон-стрит. Итак, посреди Сохо, подкрепляя славу района как некоего зарубежья в самом центре Лондона, находится могила иноземного монарха. Этого нищего изгнанника можно при желании считать подлинным королем Сохо.