— Сергей Сергеевич!
Ильичев вздрогнул, оглянулся, увидел направляющегося к нему банкира, не без досады стал ждать.
— Вы торопитесь? — запыхавшись, спросил Крук.
— Намерены со мной поговорить?
— Если не возражаете.
— Не возражаю. Только подальше от этого заведения, — кивнул Ильичев в сторону управления.
— Боитесь слежки?
— Так же, как и вы.
Они пересекли улицу, завернули за угол и вскоре оказались на Приморском бульваре.
Нашли незанятую скамейку. Сергей Сергеевич достал из кармана кисет с табаком, набил трубку, с удовольствием принялся раскуривать ее.
— Я не до конца все понимаю, — произнес банкир. — Точнее, ничего не понимаю. Что все это значит? Почему полиция? Почему допрос?.. Вы можете мне объяснить?
— Вам все объяснили в управлении.
— Не объяснили. Эта барышня, ее мать… отец. Кто они?
Ильичев раскурил трубку, посмотрел на банкира:
— Вам непременно хочется знать?
— Непременно. Я чувствую себя в дураках.
— Я бы вам не советовал слишком погружаться в эту историю.
— Они меня обманули?
— Никто никого не обманывал. Они живут так. По-другому не могут.
— Кто же они?
Старпом с усмешкой покосился на собеседника.
— Ну хорошо, — вздохнул он. — Только учтите, все услышанное может дурно сказаться на моей судьбе. Да и на вашей тоже. — Сергей Сергеевич сделал глубокую затяжку, выпустил дым. — Мать вашей возлюбленной — беглая каторжанка. Известная аферистка Сонька Золотая Ручка.
Банкир нахмурился.
— Как ее зовут? — переспросил.
— Сонька Золотая Ручка. Аферистка.
— Черт… — выругался Крук. — Та самая, знаменитая?
— Та самая.
— А господин?
— Господин — отец вашей девушки. Также беглый.
— Они разве нелегально находились на пароходе? — удивлялся окончательно сбитый с толку банкир.
— Деньги. Все решают деньги. И связи… Вы лучше меня это знаете.
— Ангелина тоже каторжанка?
— А как может быть по-другому?.. Семья.
Крук медленно откинулся на спинку скамейки, вытер вспотевший лоб.
— Но почему вы меня не предупредили?
— Вас бы это остановило? — усмехнулся Сергей Сергеевич.
— На тот момент, пожалуй, вряд ли, — согласился банкир. — Девушка просто восхитительна.
— За красоту и молодость надо платить.
— Я заплатил. Но, похоже, дешево отделался.
— Еще не вечер, Юрий Петрович. Может случиться так, что придется еще раскошелиться. И не однажды.
Старший помощник хотел было встать и уйти, банкир задержал его.
— Они могли погибнуть? — жадно спрашивал Крук.
— Не думаю. Слишком опытный народ.
— Но ведь исчезли!
— На пароходе есть шлюпки. А на шлюпке вполне реально добраться до берега.
— По-вашему, где беглые могут быть теперь?
— Броситесь искать?
— Девушка обманула меня. Бессовестно, цинично. Они могут оказаться в Одессе?
— Не исключено.
— А полиция?
— Что — полиция?.. Полиция ловит, они убегают. Тут уж кто кого.
Банкир помолчал, жестко произнес:
— Вы ведь не все сказали мне!.. Не всю правду. Вы знаете больше!
— Есть, сударь, такое правило: больше правды, больше проблем, — ответил старший помощник, кивнул Круку и зашагал прочь.
Нарты скользили по мокрому мху легко и мягко. Собаки неслись с охотой, азартом. Николай то бежал рядом с нартами, то с ходу запрыгивал на них, озорно оглядывался на сидевшего сзади поручика, улыбался беззубым ртом.
— Холошо, однако, нацальник!.. Собацки бегут, солныско греет, погоня не успевает… Холосо!
Гончаров щурился от неяркого, низкого солнца, улыбался, курил, пряча папиросу в рукаве, затем вдруг выпрыгивал из нарт, поправлял на плече винтовку, бежал рядом, вскидывал вверх руку, издавал радостный, рвущийся из груди гортанный возглас.
Этот двор на Молдаванке ничем особым не отличался от других таких же дворов — развешенное на веревках белье, занятые бесконечными разговорами тетки на лавках, ленивые от жары и несвежей жратвы собаки, отчаянная ругань с битьем посуды в одной из тесных квартир.
Яшка Иловайский, известный в городе делатель паспортов и прочей документации, сидел в своей захламленной комнатушке, смотрел на Соньку из-под круглых очков близоруко и насмешливо.
— Что с вами, мадам? Вы находитесь в таком шикарном прикиде и при этом стараетесь пересчитать копейки в моем дырявом кармане?
Воровка, одетая в добротный серый костюм, тоже внимательно, с интересом изучала Яшку.
— Не такой уж он и дырявый, Яша.
— Ой, мадам!.. Зачем вы делаете мою голову беременной! Я с вами разговариваю как с серьезной дамой, а вы строите из меня полного идиёта!
— Давай к делу, Яша.
— Замечание верное, хоть уже и не свежее. Почти как у нас на Привозе. — Яшка почесал в раздумье курчавые волосы, посмотрел снова на Соньку. — Значит, мадам хочет сделать сразу три пачпорта и сделать их так задешево, чтоб над Яшкой смеялся не только весь город, но и даже полиция?
— Если у меня не будет паспортов, у тебя не будет денег. Сколько Яша хочет?
— Яша хочет много. Но меньше, чем ты подумала, когда дыбала сюда… Три катьки, мадам.
— Две, Яша.
— Это мадам сказала последнее слово?
— Две с половиной.
— Мадам, только не надо тошнить мне на нервы!
— Это мое последнее слово, Яша.
— Последняя у попа жинка да у полицианта свисток! — Иловайский подумал, тяжело вздохнул, согласно опустил голову. — Знаете, мадам, что в городе после этого подумают за Яшу?.. В городе подумают, что он кинулся головой в навоз и при этом даже рук с карманов не повытягивал! — Одессит еще раз вздохнул и обреченно махнул. — Пишите, мадам, свои придуманные фамилии, но при этом не забывайте за Яшу. А Яша, чтоб вы знали, не только полная могила, но еще и рот у него зашитый самыми суровыми нитками.
— Когда приходить?
— Когда захотите. Сегодня вечером два будут уже сделаны, остальные завтра.
Сонька вышла из Яшкиной комнаты под внимательным взглядом сидевших, спустилась во двор, и одна из соседок не выдержала, громко крикнула: