— Чушь, — скривил губы банкир. — Никакой беременности я не заметил. Более изящной фигурки я не встречал.
— Вы даже успели оценить ее фигурку? — вскинула брови княжна.
— В общем, да. У нее действительно красивая фигура.
— Наверное, соглашусь. Михелина прекрасно сложена.
— Вы с ней знакомы? — удивился Крук.
— А по-вашему, по какой причине я здесь?
Андрей не стал слушать их болтовню, посмотрел в сторону гуляющей на бульваре публики и вдруг замер.
Нет, он не мог ошибиться. Это была Михелина. Она пронеслась мимо кафе в пролетке и скрылась за углом.
— Вы видели? — прошептал князь, глядя на кузину. — Я ее узнал. Она.
— Кто? — не поняла та.
— Михелина.
— Господь с тобой, кузен. Миха арестована, она за решеткой.
— Нет, я не мог ошибиться! — Андрей перевел взгляд на банкира. — Возможно, что Михелина не в тюрьме?
— В Одессе все возможно, — засмеялся тот. — Возможно даже влюбиться с первого взгляда, не думая о последствиях.
— У вас, кажется, такое случалось, и не однажды? — не без ревности спросила Анастасия.
— Разве я сказал, что нет?.. Хорошо, что не однажды. Потому что, не уколовшись хоть раз, вряд ли будешь знать, что такое боль.
Табба прикатила к Театру оперетты в закрытой черной карете. Отпустила извозчика и неторопливо стала подниматься по ступеням ко входу. Одета она была в изящное платье, на голове кокетливо держалась небольшая шляпка, с которой на лицо падала небольшая тонкая кисея.
Николай Изюмов издали не признал бывшую приму, а когда та приблизилась к нему на расстояние каких-нибудь десяти шагов, напрягся, замер, побледнел.
— Мадемуазель?.. Не верю своим глазам-с…
— Не верьте и дальше, — сухо ответила она, спросила: — Гаврила Емельяныч уже у себя?
— Доложить?
— Не надо, он меня ждет.
Гаврила Емельянович встретил Бессмертную спокойно и едва ли не холодно. К руке прикладываться не стал, показал на стул:
— Присядьте, мадемуазель.
— Благодарю.
Табба села, и некоторое время директор и актриса молча изучали друг друга.
— Предупредите вашего швейцара. Гаврила Емельянович, чтоб поменьше распространялся о моем визите к вам, — начала разговор девушка.
— Уже предупреждал, но не будет лишним, если предупрежу еще раз, — кивнул тот и спросил: — Скажите, мадемуазель, кто из троих сумасшедший?.. Господин Гришин, вы или ваш покорный слуга?
— Гарантировать ваше или господина Гришина душевное здоровье не могу. За свое же ручаюсь, иначе я не была бы здесь.
— Значит, история с черным бриллиантом — не блеф?
— Истории, Гаврила Емельянович, пока нет. Есть лишь увертюра. Остальное в наших руках.
Филимонов откинулся на спинку стула, снова внимательно посмотрел на гостью.
— Вы желаете выйти на сцену?
— Да.
— В какой вещи?
— В «Летучей мыши». Ее в репертуаре уже нет, но я хорошо помню свою партию.
— Но публика забыла и оперетту, и вас.
— Думаю, в Петербурге есть немало театралов, которые не только помнят меня, но и сочтут мое появление на сцене истинным подарком.
— А если подарок не случится?
— Вы не уверены в себе?
— В вас.
— Я в себе уверена. Если же, Гаврила Емельянович, вы не уверены в способности решиться на подобное, мне остается раскланяться и забыть о нашем разговоре.
Директор подошел к двери, удостоверился в том, что она плотно заперта, вернулся на место.
— Бриллиант при вас? — поинтересовался он.
— Нет.
— Где он?
— В надежных руках.
— В руках следователя?
— Вас это беспокоит?
— Весьма. Камень ведь в итоге должен стать моим?
— Он станет вашим. Но только после премьеры.
— Вы мне не доверяете?
— Так же, как и вы мне.
— А если господин Гришин не пожелает отдавать его мне?
— Бриллиант будет при мне.
— Значит, будем торговаться.
— Не вижу смысла.
— Тем не менее… Чтобы избежать сюрпризов, я получаю «Черный могол» перед началом представления. Понятно, коль публика уже в зале, я не смогу отменить спектакль и таким образом нарушить нашу договоренность. Вы согласны, сударыня?
— Надо подумать.
— Думайте. Но это мое последнее слово. Слишком велик риск.
— Чей?
— Мой. В случае провала затеи я могу лишиться не только театра, но и репутации!
— Провала не будет.
— Надеюсь. Однако мне необходимо подготовить общество не только афишами, газетами, но создать вокруг будущего представления завесу тайны, ажиотажа. Скандала, если хотите!
— Хорошо, — кивнула бывшая прима. — Я принимаю ваше условие. Но мне важно знать, сколько времени займет подготовка спектакля.
— Думаю, месяц, два…
— Неделя!
— Мадемуазель! — воскликнул директор. — Куда вы гоните?.. Как можно за неделю подготовить подобную затею?!
— Вы представляете стоимость черного бриллианта?
— Весьма приблизительно.
— А я представляю. Он бесценен!.. На него смогут безбедно жить ваши дети, внуки, правнуки!
— Так оставьте его себе!
— То есть вы не желаете, чтоб он стал вашим?
— Желаю!.. Весьма желаю! Но вы меня шантажируете!
— Я покупаю вас, Гаврила Емельянович. И вас, и театр.
Директор подошел к актрисе почти вплотную, наклонился к ней, негромко и внятно произнес:
— Вы ведь знаете, что вас в любой момент могут арестовать?
Она выдержала его взгляд, спокойно ответила:
— Вы хотите сдать меня полиции?
— Нет, я хочу сказать, что, покупая меня и театр, вы в то же время подвергаете риску мою свободу. Арестовав вас, полиция непременно накинет наручники и на мои запястья также. Арестует меня как вашего сообщника.
— Еще не поздно отказаться.
— Если я откажусь, мадемуазель, то через десять минут сюда прибудут жандармы и ваш спектакль будет продолжаться в совсем другом месте… Будучи же игроком по натуре, я все-таки пускаюсь в авантюру и стану смиренно ждать, какой сюрприз приготовила мне судьба в этот раз.
Табба поднялась.