Бывшая прима скрывала свой шрам наброшенной на лицо черной кисеей, мужчина же был чисто выбрит, и узнать в нем банковского налетчика было почти невозможно. Они сидели в дальнем углу ресторана, пили итальянское вино, которое здесь подавали, разговаривали непринужденно, как давние знакомые.
— Как проходят ваши уроки по обучению танго? — поинтересовался собеседник.
Табба удивленно вскинула брови.
— Вам известно, что я посещаю танцевальный кружок?
— Нам известно все, что касается наших товарищей.
— Не думала, что нахожусь под таким колпаком.
— Это не колпак, мадемуазель. Это всего лишь забота о вашей безопасности. — Беловольский загасил окурок в пепельнице, улыбнулся. — Кстати, приятная новость. Товарищ Губский уже на свободе.
— Он в Петербурге? — искренне обрадовалась Табба.
— Да, мы сняли для него конспиративное жилье.
— Как это ему удалось? Он ведь был осужден на пожизненную.
— Помогли товарищи по партии. — Беловольский достал новую папиросу, бросил цепкий взгляд на зал. — Кстати, он интересовался вами. И — особая благодарность за деньги.
— В том не только моя заслуга.
— Ефим Львович просил вас быть как можно осторожнее. По его мнению, мы слишком рискуем вами.
— Как и всеми.
— Но вы для нас бесценны. И прав Ефим Львович: три налета подряд — это чрезмерно. Надо сделать небольшую паузу.
— А вы разве не рискуете?
— Это профессиональный риск. Я — революционер.
— А я кто, по-вашему?
— Вы? Молодая красивая женщина, сочувствующая нашей борьбе!
Актриса некоторое время напряженно смотрела на своего визави, отчего шрам обозначился еще четче и даже побагровел. Подняла три пальца, стала загибать их.
— Три причины! Запомните их, Беловольский! Первая — я мщу. Мщу власти за гибель любимого мужчины. За Марка Рокотова. Вторая — я патриотка. Я люблю свое Отечество. Театра нет, любви нет, привязанностей нет! Остается только одно — сделать хотя бы что-нибудь для гибнущей страны. И третья… Если я перестану рисковать, подвергать опасности свою жизнь, я подохну. Через месяц, два, год, но подохну. А я хочу еще пожить, господин Беловольский. И хочу сыграть эту свою последнюю роль до конца! Без разницы, с каким исходом! Я актриса, для которой осталась только одна сцена — жизнь!
Мужчина взял побелевшую руку девушки, сжал ее.
— Простите, мы, кажется, привлекаем внимание.
Табба бросила слегка блуждающий взгляд на ближние столы, отмахнулась.
— Плевать. Тут все уже хмельные. — Перетянулась через стол, прошептала: — Я должна встретиться с товарищем Губским.
— Он также желает видеть вас. — Беловольский вновь оглядел зал, с усмешкой сообщил: — И тем не менее внимание к нам более чем пристальное. А это уже совсем ни к чему. — Он закурил. — За моей спиной третий стол. Мужчина и женщина. Видите?
Табба перевела взгляд в указанном направлении, с улыбкой произнесла:
— Может, вам показалось?
— Возможно. Но под ложечкой екает — а это уже дурной признак.
— Что будем делать?
— Главное, без суеты, — Беловольский взял бокал, чокнулся с девушкой. — Болтаем, улыбаемся, кокетничаем, не смотрим в их сторону.
— Хотите, я стану объясняться вам в любви? — вдруг предложила актриса.
— В каком смысле? — удивился тот.
— В прямом, — Табба дотянулась до его фужера.
— Разве такими вещами шутят? — не понял Беловольский.
— Как к товарищу по партии!
— Нет, вы, наверно, все-таки шутите!
Табба громко рассмеялась, взяла его руку, нагнулась поближе.
— Видите, как все натурально получилось. Объяснение в любви, и никто ни о чем не догадывается!
Теперь уже смеялся и Беловольский.
— Но вы вначале меня смутили, — он подмигнул партнерше. — Сейчас мы разыграем небольшой спектакль и посмотрим, как будет вести себя любопытная для нас парочка.
— Что я должна делать?
— Вы идете в дамскую комнату. Там есть два выхода — ею пользуется также и кухонный персонал.
— А если эта дама направится следом?
— Закройтесь на крючок.
— Вы и это предусмотрели?
— Перед нашей встречей я обследовал помещение, — улыбнулся мужчина и кивнул: — Ступайте.
Актриса поднялась, с улыбочкой сделала ручкой Беловольскому и, слегка покачиваясь, двинулась в сторону туалетных комнат.
Пара за столом напряглась. Мужчина что-то сказал спутнице, та проследила за Таббой, но осталась сидеть.
Бессмертная тем временем заперлась изнутри на крючок, увидела вторую дверь, толкнула ее и оказалась в кухонном помещении среди поваров, официантов, прочей обслуги.
Толкаясь и извиняясь, стала искать выход на улицу…
Беловольский допил вино, посмотрел в сторону туалетных комнат. Дверь была закрыта. Табба не появлялась.
Дама за спиной Беловольского оставила напарника, стала пробираться между столиками в сторону дамской комнаты. Подергала дверь, она была заперта.
Напарник почувствовал неладное, бросил взгляд на Беловольского. Тот продолжал оставаться за столиком — спокойно курил, пил вино, разглядывал публику.
К даме торопливо подошел метрдотель, она что-то объяснила ему, и тот деликатно постучал в дверь. К ним тотчас присоединился официант.
Посетители ресторана уже успели обратить внимание на возню возле дамской комнаты, пересмеивались, шутили.
Неожиданно официант решительно отошел на несколько шагов от двери, разбежался и изо всей силы саданул ее плечом.
Дверь с треском распахнулась, из комнаты с воплями выскочила повариха, не до конца успевшая привести себя в надлежащий порядок.
Зал хохотал.
Повариха бранилась, смущенный официант что-то ей объяснял, администратор пытался затолкать опозорившуюся работницу на кухню.
Филер поднялся, поспешил к сообщнице, стараясь замять скандал, и на время выпустил из внимания Беловольского.
Тот оставил на столе рублевую купюру и покинул помещение.
Мирон Яковлевич мрачно выслушал сообщение агентов, пожевал щепотку ароматического табака, ткнул пальцем в мужчину:
— Тебе, Малыгин, за ротозейство и исключительный идиотизм — двое суток уборки отхожих помещений отделения.
— Но ведь, Мирон Яковлевич…
— Нокать будешь кобыле. Или жеребцу. На твое усмотрение. — Миронов перевел взгляд на даму: — Как кличут, красавица?