Полицмейстер извлек из папки два паспорта, протянул один из них Михе.
— Ваш паспорт?
Она мельком взглянула на него, пожала плечами.
— Да, мой.
— А этот? — Аркадий Алексеевич показал второй. — Это документ вашей матери?
— Да.
— То есть вы и ваша мать — Белла и Сарра Гринблат?
— Да.
— И вы проживали в гостинице «Ожерелье королевы» у тети Фиры?
— Да.
— Где сейчас ваша мама?
— Мне неизвестно. Я ждала ее, но меня почему-то забрала полиция.
— Почему-то?
— Да, почему-то!
— И господин, с которым вы столкнулись на улице, вам незнаком?
— Конечно… По-моему, он не совсем нормальный.
Аркадий Алексеевич неторопливо достал из ящика стола типографский портрет Соньки, поднес к лицу девушки.
— Это ваша мама?
Миха замялась, смутилась и ответила:
— Да.
— Дивно, — полицмейстер снова полез в ящик стола, взял оттуда газету с заголовками и фотографиями. — Вы узнаете здесь себя и свою мамочку?
В комнате стало тихо, и даже писарь перестал печатать.
Воровка бросила взгляд на газету и, помолчав пару секунд, тихо произнесла:
— Мне нечего вам сказать.
— То есть вы признаете, что являетесь дочерью Софьи Блювштейн, больше известной как Сонька Золотая Ручка, а вашим отцом является тот господин, с которым вы столкнулись на улице?
— Я не стану больше отвечать.
— Вместе с матерью вы отбывали пожизненную каторгу на Сахалине, откуда бежали, воспользовавшись услугой капитана парохода «Ярославль»?
Михелина молчала.
— На Сахалине вы имели роман с начальником поселка вольнопоселенцев поручиком Гончаровым? — продолжал Соболев.
Девушка по-прежнему не отвечала.
— По нашим сведениям, вы ждали ребенка от господина Гончарова, однако, судя по внешности и по легкости существования, роды у вас не случились?
В глазах воровки на миг возникли слезы, но она сдержалась.
— Вам известно, мадемуазель, что случилось с господином поручиком после вашего бегства?
— Думаю, он по-прежнему на Сахалине.
— Нет… Он пытался бежать и в результате…
— Что? — подняла испуганные глаза Миха.
Полицмейстер взял со стола шифрограмму, протянул ей.
— Ознакомьтесь.
Девушка впилась глазами в написанное, растерянно посмотрела на сидящих, вновь пробежала текст, вскрикнула и вдруг стала медленно сползать со стула.
Фадеев едва успел подхватить ее. Конюшев быстро налил воды.
Миха медленно пришла в себя, взглянула в расплывшиеся лица, стала плакать тоненько, скуляще.
— Вызовите конвойного! — распорядился полицмейстер.
— Конвойный! — продублировал Фадеев.
Младший полицейский чин помог Михелине подняться. Конюшев помог ему вывести ее в коридор, вскоре вернулся, развел руками:
— Вот так, господа… Не нужно ни допросов, ни очных ставок.
— Жаль девицу, — почесал затылок Соболев. — Все-таки что-то человеческое в ней осталось.
— Не уверен, — возразил Фадеев. — Это их образ жизни — театрально любить, трагически умирать, беспардонно воровать! Трудно представить, сколько жертв оставили после себя сия очаровательная особа и ее прославленная мамаша!
— Все равно жаль. У нас ведь тоже есть дети. — Аркадий Алексеевич вздохнул, заключил: — Встречу с князем придется отложить. Слишком много сюрпризов для столь хрупкой особы.
— А как поступим с ее папашей? — не без иронии спросил Фадеев.
— С сумасшедшим?.. А кому он теперь нужен? Пусть бродит себе, пока не загнется где-нибудь под забором.
— Но он подсажен на морфий.
— Тем более. Такие люди долго не живут.
В парке народ развлекался на аттракционах, выстаивал в очередях за мороженым, водой и сладостями, детвора носилась с воздушными шариками.
Карусель, на которой катались банкир и княжна, наконец остановилась. Крук помог девушке спуститься вниз, подвел к скамейке, усадил.
— Это с непривычки. Сейчас пройдет… — он принялся осторожно тереть ей виски.
Она отвела его руку, подняла глаза — они были полны слез.
— Совсем плохо, княжна?.. Может, к доктору?
— Я ненавижу, — прошептала Анастасия.
— Простите?..
— Ненавижу… И вас, и себя. Но больше себя.
— Я вас не понимаю, княжна.
— Я предала самого близкого человека. Он один, в тюрьме, за решеткой, а я кручу роман, веселюсь, радуюсь, наслаждаюсь!.. Мой бедный кузен! Ненавижу себя, презираю и стыжусь! — Анастасия прижалась к груди Крука, стала плакать отчаянно и горько. — Андрюша, мой родной…
Он растерянно гладил по ее волосам, молчал.
Постепенно княжна стала успокаиваться, вытерла платочком слезы, подняла голову:
— Надо что-то делать.
— У меня назначена на завтра встреча с полицмейстером.
— Вы будете просить?
— Нет, я постараюсь решить вопрос другим путем.
— Думаете, получится?
— Я буду стараться, — улыбнулся банкир. — Стараться ради вас, княжна.
— Благодарю… Простите мою несдержанность.
Сонька долго сидела на чугунной скамейке на Французском бульваре, смотрела в одну точку, не обращая внимания на суету вокруг.
Затем поднялась и побрела по улице, не таясь и никого не опасаясь. Иногда наталкивалась на встречных, но не уступала дорогу, тащилась дальше.
Вид ее был отчаянный — растрепанные волосы, полубезумные глаза.
Увидела перед собой городового, не испугалась, пошла прямо на него.
Тот на всякий случай посторонился, затем гаркнул:
— Куда прешь, зараза! — и с силой толкнул ее.
Воровка упала, сумка вывалилась из рук, содержимое рассыпалось под ноги городового. Сонька, бормоча и ругаясь, принялась подбирать деньги, пудреницу, зеркальце, платочки…
— Встала и пошла! — приказал городовой. — Встала, а то сейчас поползешь!
…Когда тетя Фира увидела вошедшую в гостиницу Соньку она не сразу узнала ее. Всплеснула руками, кинулась навстречу.
— Мадам!.. Кто с вами чего сделал? Вы даже на себя не похожая!
Та молчала, глядя на хозяйку расширенными остановившимися глазами.