— Присаживайся, Михель.
Тот поколебался слегка, тяжело опустился на камень. Собаки остались в стороне.
Михель показал рукой на море, промычал:
— М-мо-оо-еее…
— Да, море, — согласился пан. — Холодное и страшное.
Божевольный снова показал на воду и снова промычал:
— С-со-оо-ня… У-у-у…
— Да, Соня далеко, — усмехнулся Тобольский. — Очень далеко.
— Сс-со-о-оня…
Поляк посмотрел на него.
— Любишь Соню?
— Да, да, да, — радостно закивал Михель.
— Я тоже люблю ее. Очень люблю… Мы с тобой братья по несчастью.
— Лл-у-у-блу…
— Ты любишь, и я ее люблю.
— Со-о-оня… Сс-о-оня… — Божевольный ткнул себя в грудь. — Мо-оя… Сс-о-оня. Ма-ама…
— Пусть будет твоя, — согласился пан. — Хотя она теперь и не твоя, и не моя. Ничья.
— Мо-о-оя!..
— Хорошо, твоя. Каждый год ждешь?
— Да… Да… Да! Мо-о-оя.
— Успокойся, Михель. Твоя.
Вдалеке, на самом горизонте, вдруг возник пароходный дымок, он все рос, увеличивался, приближался.
Первым пароход увидел Михель. Он радостно запрыгал, высоко поднимая ноги, стал обеими руками махать в сторону моря.
— Со-о-ня!.. С-о-о-ня!.. Мм-ма-а-ама!
Собаки, по-своему поняв радость сумасшедшего, возбужденно залаяли, забегали по берегу.
Тобольский привстал, стал с волнением всматриваться в медленно приближающийся пароход.
— Ма-амма-а-ма! — продолжал прыгать и радоваться божевольный.
Судно увеличивалось на глазах. Уже можно было прочитать его название и рассмотреть железные клетки с людьми.
Пан встал на колени, сложил ладони перед лицом, закрыл глаза и стал тихо читать молитву.
Пароход был совсем близко, до слуха доносились привычные команды конвоиров на берегу.
На Сахалин прибывала новая партия каторжан.
Персонажи и события, описанные в романе, не претендуют на историческую достоверность или реальность.