— Это лишнее. Могут неправильно понять, и у вас возникнут дополнительные проблемы. — Табба обняла его, поцеловала в щеку, моментально выудив из кармана Кудеярова часики. — Благодарю, граф, за трогательный визит.
Петр суетливо взял трость, так же суетливо откланялся и быстро пошел к двери.
Артистка смотрела ему вслед и улыбалась только уголками рта.
Сонька оглядела Кочубчика со всех сторон, полюбовалась на его белый костюм, сидевший на нем как влитой, поправила любимому прическу, разгладила бородку.
— Что-то нехорошо у меня на душе, Володя.
— Не парься, мама, — отмахнулся тот. — Будто на японца провожаешь.
— Не на японца, а все одно боязно. Как бы тебя ляшаги не заприметили.
— Разве у меня на лбу написано, что я вор?
— Не написано. Со стороны — прямо джентльмен какой. А как к своим корешам причалишь, так и пойдет хвост следом.
Володя повернулся к ней, с досадой объяснил:
— К корешам не пойду. Хвост не зацеплю. А для тебя, возможно, кой-чего щипну.
— Не надо, Володя! — испугалась воровка. — Не дай бог, словят. Я ж тебе денег дала!
— Ладно, мама, пошутковал я, — снисходительно усмехнулся тот. — Для меня теперь жизнь по новой рельсе пошла!
Кочубчик двинулся к выходу, Сонька не отставала.
— Скажи, зачем в город идешь?.. Чего тебе здесь не хватает?
— Кислороду не хватает!.. Задыхаюсь я здесь, мама. Понимаешь?.. Дай сделать глоток полными грудями!
— С Богом, — сказала ему вслед женщина.
Кочубчик важно, неторопливо, под молчаливым и внимательным взглядом дворецкого, вышел во двор, оглянулся.
— Не пыхти, папашка!.. Живы будем, не помрем!.. А помрем, так и хрен с ним!
Воры, Артур и Улюкай, сидевшие в повозке на другой стороне Фонтанки, довольно далеко от ворот особняка, увидели господина с тростью и в белом костюме, севшего в пролетку, напряглись.
— Что за форель выплыла? — пробормотал несколько удивленный Улюкай. — Вроде такого мизера здесь еще не было.
— Видать, какой-нибудь коршун из следаков, — предположил Артур.
— Может, прокатимся за ним?
— А если шпики тоже увяжутся?
— Поглядим.
Повозка с Володей резво взяла с места, хвост за ним почему-то не пошел, и тогда Артур крикнул кучеру:
— Пошел!.. За лохмачом в белом!
Воры понеслись следом за Кочубчиком.
Когда Сонька, проводив Володьку, вернулась в комнату, здесь ее ждала раздраженная Михелина.
— Куда ты его отпустила?
— Тебе-то что? — обозлилась мать.
— Пусть сидит здесь и никуда не выползает!
Мать подошла к дочке вплотную.
— Что ты лезешь не в свои дела?.. Что ты шныркаешь за всем, куда тебе не велено?
— Потому что ты моя мать! И я не хочу, чтобы какой-то варнак подвел тебя под решетку!
— Он тебе не варнак!
— Варнак!.. Сколько раз он предавал тебя? Где ты его подобрала?
— Не твоего ума дело!
— Слепая!.. Ничего не видишь! Не видишь и не понимаешь! Я не видела еще тебя такой!
— А себя видела, когда за князьком бегала?
— Что ты сказала? — Михелина даже сжала кулаки.
— Тоже была полоумная!
— За «князьком» я не бегала! Он первым подал мне руку! У нас любовь была!
— Во-во, любовь!.. Между аристократом и воровкой. Очень большая и чистая любовь!
Дочка вдруг размахнулась и изо всей силы ударила мать по лицу. Обе от неожиданности замерли, Сонька бросилась было прочь, но Михелина тут же догнала ее, повисла на ней.
— Мамочка, прости… Прости меня, мамочка!
Они не заметили, как к ним подошла Анастасия с конвертом в руке, некоторое время отрешенно смотрела на них и, когда Михелина повернулась к ней, совсем тихо произнесла:
— Князь Андрей ранен. Очень тяжело…
Михелина взяла конверт, невидящими глазами пробежала написанное.
— Где он?
— В госпитале. В Харбине.
— Я еду к нему. Завтра же.
— И я с тобой, — твердо и решительно заявила княжна.
День в Петербурге выдался самый отменный. Светило мягкое солнце, ветра почти не было, праздной публики на улицах было более чем предостаточно.
Улюкай и Артур из своей повозки видели, как Володя Кочубчик, в светлом костюме, в шляпе и с тростью, вышел из пролетки на углу Невского и Литейного, остановился и стал с оглядкой и осторожностью осматриваться. Затем, сильно хромая, пересек Невский и подошел к нищенке Зоське, сидящей ныне на его насиженном месте. Сучка пока видно не было, да и вряд ли он сейчас был бы кстати.
— Чудной кругляк, — заметил Улюкай.
Зоська выпрашивала милостыню у всех проходящих мимо с обычным набором жалоб, наговаривая как можно побольше и пострашнее.
— Помогите, люди добрые, горькой вдове, муж которой сгинул на проклятой войне с проклятым японцем!.. Дом сгорел, пятеро деток из десяти успели вылезть из огня, только лучше б они сгорели в полыме, чем помирать от голода на глазах у несчастной матери… — Увидела Володьку, не признала его, прибавила жалости в голосе: — Господин хороший!.. Вижу, что человек вы добрый, сердечный, умеющий понять чужую беду!.. Подайте бедной вдове хоть бы какую копейку, потому как с утра не было во рту даже макового зернышка…
Кочубчик сунул ей рубль, от чего нищенка прямо обомлела, с ухмылкой пробормотал:
— Чего голосишь, дура?.. Открой зенки, Зоська. Не признала, что ли?
Та от неожиданности на миг потеряла дар речи, пробормотала:
— Господи, Володька… А чего ты такой?.. Прямо барин натуральный.
— Не ори так, — прошептал Кочубчик и поинтересовался: — Как вы тут?
— Будто сам не видишь, — огрызнулась нищенка. — Сам-то чего вырядился?.. Неужто и правда барыня приодела?
— Кто б ни приодел, а наше теперь от вашего далеко!
Зоська хмыкнула:
— Если ваше так далеко, то чего приперся?
— Глянуть на вытянутые ваши рожи, да и тугриков по старой памяти подбросить! — Он достал еще рубль.
Со стороны к ним подковылял Сучок, начал было голосить:
— Господин хороший, пожалей инвалида войны…
— Не гунди! — толкнула его Зоська, пряча добычу. — Не узнал, что ли?.. Володька! Кочубчик!
— Боже снятый, — перекрестился нищий. — И правда Володька! Это что ж — наказали тебя или помиловали?!