– Завсегда готов! – Протасов выставил перед собой посох. Прижавшись друг к другу, как древнегреческие гоплиты, земы миновали угол, оказавшись над той частью дома, где располагались комнаты хозяев и кухня. Противоположная, дальняя стена чердака была снабжена крохотным окошком. Луна, величественно шествующая по небу в сопровождении звезд, как окруженный джонками линкор, заливала эту часть чердака холодным сиянием люминесцентной лампы. Вообще говоря, стоит живительному солнечному свету отразиться от лунной поверхности, как теплые краски исчезают из спектра напрочь, будто оседая на гигантском сите. Свет становится обманчивым, полным дыхания необитаемых пустынь, а, возможно, и кое-чем, похуже.
– Пошли, зема. А то уйдет!
«Да куда уйдет? – захотелось возразить Валерию. – Если второй двери нету».
Готовые ко всему, они медленно подошли к окошку. Волына выглянул во двор.
– Пусто. Твою мать, пусто, а?! – выдохнул Протасов.
– Ты это, маму не трогай, – надул щеки Волына.
– Что за фигня, Вовка? Где эта животина гребаная?
Волына подергал створку окна, но та была насмерть прибита к раме.
– А я хрен его знает!
– Как же он выскользнул? – спросил Протасов, но, вместо разочарования, в его голосе сквозило облегчение. Земы медленно вернулись к люку. По пути Вовчик прихватил стопку желтых газет.
– На хрена? – удивился Валерий.
– Просмотреть, – смутился Волына.
– Идиот.
Вместо того, чтобы внять, Вовчик потянулся за тулупом.
– Чего добру пропадать, зема?!
– Добру… – фыркнул Валера. – Где ты добро увидал, урюк? Своих, блин, блох мало?
Волына уж начал разгибаться, когда замер, будто сраженный приступом артрита. Обернувшись, Протасов посмотрел на него с интересом:
– Заклинило, блин?
– Ни хрена себе?! – судя по тону, Вовчик наткнулся на НЕЧТО.
– Что ты там раскопал?
– А ты… – Вовчик запнулся, – лучше сам оцени.
Кряхтя, Протасов присоединился к приятелю:
– Мать моя женщина! – только и нашелся через минуту Протасов. У него перехватило дух. Через обнаружившуюся под рваным тулупом щель струился мягкий свет ночника, который по-прежнему горел в комнате. Нагнувшись пониже, Протасов разглядел обе кровати, застеленные старыми армейскими одеялами, а затем и стол, заставленный тарелками с объедками. – Это же наша комната… Мы ж отсюда, как на ладони, е-мое!
– А ты думал, брат. Как шлюхи за стеклом, по-любому!
– Это же что выходит? – чтобы ответить на этот вопрос, не требовалось ломать голову. – Что это падло долбаное нас с тобой, Вовка, как подопытных кроликов выпасало?
– Выходит так, – согласился Волына, сглотнув ком размерами с тюк.
– Вроде как охотилось? – добавил Протасов. От одной мысли о том, что они торчали, как стриптизерши в витрине, в то время как чьи-то недобрые глаза таращились с чердака, волосы поднялись дыбом.
– Заткнем дырку? – предложил Волына.
– Чем? Носом? Или болтом?
– Если твоим, то пожалуйста.
Повозившись, они все же заделали щель обломком доски, и лишь потом отправились восвояси. Первым на землю спустился Валерий. От пережитых треволнений у него сильно разболелся живот. Протасову загорелось облегчиться, а убогий дощатый туалет, древний и покосившийся, как Пизанская башня, возвышался над выгребной ямой в самом дальнем углу сада. За туалетом простиралось поле, соседствующее с заброшенным кладбищем. Протасов прикинул одно к другому, в сердцах сплюнул, вспомнил фешенебельные квартиры, в каких ему доводилось обитать, и решил, что как нибудь перебьется до утра.
Оставив ночник гореть, земы разобрались по кроватям. Сна ни у того, ни у другого, не было ни в одном глазу. Разговор, естественно, пошел о загадочном визитере, словно растворившемся на чердаке.
– А такого, Вовчик, не бывает.
– Да выпрыгнул он, пока мы с лестницей возились, – стоял на своем Волына. Объяснение выглядело притянутым за уши, но Вовчик был рад хотя бы такому. Протасов так не думал.
– Что он вообще за чердаке забыл? – ломал голову Валерка. – Что у Ирки там ценного хранилось?
– У нее и спроси, зема.
Протасов пожал плечами. Он лично убедился, что чердак был пуст, как барабан. Чердак вообще не сарай, его за здорово живешь не захламишь. Пойди выпри что-либо по отвесной трехметровой лестнице.
– Как же ему пустым не быть, если тот плуг все ценное на фиг уволок.
Протасов пообещал утром же переговорить с Ириной по поводу этих мифических ценностей.
Или, слышь, зема? – сказал Вовчик, в котором ночная встряска разбудила наклонности Эркюля Пуаро. Или Ниро Вульфа. [36] Или хотя бы старого доброго (а по делу, никакого не доброго) дедушку-участкового Анискина. [37] – Слышь, зема? Все! Я понял! Это паршивец Иркин прикалывался. По-любому. – В подтверждение своих слов Вовчик хлопнул себя по лбу. – Отвечаю! Ужастиков в видеосалоне насмотрелся, и это… – Вовчик запнулся, играя желваками. – Ну, вилы щенку!
Протасов представил семилетнего Игорешку, застенчивого, очень вежливого мальчишку, и покрутил у виска:
– Ты больной, блин. Не хрен ему больше делать.
Иркин парнишка обожал книги. Чтение было его любимым занятием. Протасов такой преданности «голимой макулатуре» ни понять, ни тем более разделить не мог, но, где-то в глубине души, даже испытывал определенное уважение к пацану.
«Твой пацан, Ира, сразу видать, профессором будет. – Бывало, разглагольствовал Валерий, и многозначительно качал головой. – Надо его тоже в лицей пристраивать».
Правда, с книгами в селе была напряженка. У Ирины в доме книги можно было пересчитать по пальцам, а выбор, предлагаемый сельской библиотекой, оставлял желать лучшего. Протасов как-то расщедрился, и прихватил для «пионера» пару книг на раскладке.
«На вот, пацан, – проговорил Валерий, вручая подарок тем же вечером. К сказанному он хотел добавить что-нибудь значимое, запоминающееся надолго, но голову, как назло, заклинило крылатым Ленинским пожеланием «учиться, учиться и учиться». – Короче, читай, е-мое».
Волына же долгое время не давал ребенку прохода: «На хрена книжки вообще надо, если телевизор имеется? Нет, умник, у тебя от этих книжек башка конкретно не пухнет?»