– Чего я сделал? – попробовал качнуть права «милиционер» и мигом получил в ухо.
– Цыть, сука. В отделении у меня поговоришь… – пригрозил широкоплечий старший сержант. Бонасюк поверил, что так и будет. Менее удачливый валютчик помалкивал, прижимая ладонь к багровому кровоподтеку на скуле, и не спешил вступать в прения.
– Гриша, пакуй всех, – распорядился старший сержант.
– А меня, поистине? – попытался восстановить справедливость Бонасюк, бесцеремонно подталкиваемый к задней двери патрульной машины.
– А этого куда?
– Как куда? Туда же.
– А ну, двигай давай, дядя.
Бонасюка впихнули за остальными. Протесты не возымели результата.
– В репу дать?
– Не надо! – отшатнулся Бонасюк.
– Тогда лезь, и не выступай.
В тесной зарешеченной камере на колесах Вась-Вась оказался крепко зажат между телами валютчика и «милиционера». Те сразу предупредили его о возможных последствиях излишней разговорчивости на допросе.
– Одно только слово ляпнешь, мы тебя из-под земли выкопаем…
– Мало тебе, падло? – один из сержантов обернулся и от души ткнул дубинкой в просвет между прутьями. Валютчик жалобно вскрикнул. Разговоры прекратились.
Без дальнейших приключений задержанных доставили в РОВД и определили по камерам. Валютчики куда-то исчезли, сокамерниками Бонасюка оказались двое совершенно непохожих друг на друга незнакомцев. Первый был молодым человеком лет двадцати пяти, интеллигентного вида и приятной наружности, одетым в белую рубашку и безукоризненный двубортный костюм с галстуком. Отточенным чутьем банщика Бонасюк распознал в молодом человеке предпринимателя средней руки, впервые загудевшего на нары, а потому взлохмаченного, как воробей после проливного дождя. Толстые роговые очки держались на самом кончике носа незнакомца, готовясь вот-вот соскочить на землю.
«Сейчас, поистине, и соскочат», – отрешенно подумал Вась-Вась.
Очкарик немедленно подсел к нему с видом заговорщика:
– Представляете. Чушь какая-то! Я недавно приобрел машину. Не новую, конечно. «Опель Кадет» 86-го года. Покупал на авторынке, знаете, на бульваре Перова…
– Там одни жулики, парень! – вмешался второй сосед. Он был худ и небрит. Глубоко запавшие злые глаза так и сверкали из-под густых бровей. Левую пересекал сизый шрамом, тянувшийся через щеку к подбородку. Одет сосед был довольно экстравагантно – в рваные вьетнамки, старые спортивные брюки и вылинявшую, некогда голубую десантную тельняшку. Голос у него был хриплым, насквозь прокуренным, и разносился на всю камеру. Хриплого это, очевидно, не волновало. В отличие от него очкарик рассказывал об обрушившихся напастях полголоса, скороговоркой, время от времени озираясь на милицейского младшего лейтенанта, жевавшего семечки по другую сторону решетки. Офицер посиживал на стуле, и, судя по виду, умирал от скуки.
– Зарегистрировал договор купли-продажи. У нотариуса… там и оценщик был…
– На угон пробивал? – снова вмешался Хриплый.
– Нет, они не сказали…
– Дурак. Развели тебя как лоха. Они, паскуды, все там за одно! – сказал Хриплый так громко, что младший лейтенант перестал лузгать семечки, неодобрительно покосившись на сокамерников.
– Ну вот, – продолжал очкарик на ухо Вась-Васю. Все время на стоянке машину ставил, а тут, друзья заехали, понимаете? Выпили по чуть-чуть. Вот я и решил, чтобы пьяным за руль не садиться…
Вась-Вась слушал чисто из вежливости. У него и от своих проблем голова шла кругом.
– Всего одну ночь машина во дворе ночевала. А утром я вышел – обоих номеров нет. Представляете?
– Радуйся, что саму тачку не свистнули, – вставил Хриплый.
– И такие цифры удачные попались. М 8388 КI. – Очкарик горестно вздохнул. Только саморезы на асфальте остались. Ушли номера…
– Ты б их еще скотчем прилепил, – сказал Хриплый. – В этой стране номера надо под болт. Законтрогаить и резьбу пассатижами сорвать!
– Я как-то не подумал, – с тихим отчаянием сказал очкарик. – Сел в машину, думал в ГАИ… а тут авто-патруль.
– Они, паскуды, так и появляются, когда на хрен не надо, – с ненавистью добавил Хриплый. – А когда надо, х… дозовешься.
– Задержали меня. Прямо, как злодея. И слушать никто не стал. А потом, когда выяснилось, что машина числится в угоне… Что теперь будет? – спросил очкарик, с надеждой вглядываясь в лицо Вась-Вася, как будто бы тот был прокурором. Или, на худой конец, адвокатом. – Ужас, правда?
– Ты ужаса в жизни не видал, – заверил его Хриплый. – Машину заберут – и все дела…
– Эй, вы там, потише! – гаркнул младший лейтенант.
– Ты сам потише, младший лейтенант! – с ударением на прилагательное «младший» огрызнулся Хриплый. – Мышь серая.
Бонасюк и очкарик непроизвольно отодвинулись от бунтаря, а лейтенант начал вставать.
– Я тебе сделаю, мышь!
– Пососешь ты у меня. Я за таких как ты тварей в Афгане кровь проливал. Давай, младший, заходи. Тут тебе и абзац!
Хриплый так яростно сверкнул глазами, что лейтенант остался на месте, пробормотав что-то на счет хлопцев, которые скоро подойдут.
– Будет тебе, падло, Афган.
Хриплый отослал лейтенанта к маме. По словам Хриплого выходило, что папа милиционера был собакой, а маму это вполне устраивало. Услыхав подобное заявление, офицер стал красным, как расколотый херсонский арбуз.
– Нашел, мудила, преступника! – все больше расходился Хриплый. – Вышел я из дому, цемента на стройке набрать. Ведро. А что мне на х… делать, если такую квартиру в новом доме дали, ни пола, ни дверей, и все стены в трещинах…
За Хриплым вскоре явились обещанные младшим лейтенантом «хлопцы» в мышиного цвета униформе, и куда-то его поволокли. Во время короткой, но жестокой потасовки Бонасюк и очкарик сидели, потупившись, ниже травы и тише воды, так что их вполне можно было принять за манекены. Когда с Хриплым было покончено, очкарик, воровато озираясь по сторонам, зашептал в ухо Василия Васильевича:
– Вот она, правда жизни…
Василий Васильевич изобразил недоумение.
– Я хотел сказать, что так и выглядят НАСТОЯЩИЕ ВЕТЕРАНЫ. Сломанная жизнь, бедность, водка и одиночество.
Василий Васильевич промолчал. Когда у самого на волоске повисло, то не до проблем, стесняющих ветеранов, знаете ли.
Привлеченный шепотом очкарика младший лейтенант поднял глаза на камеру. На том разговор оборвался.
Еще через час прапорщик, сменивший на посту младшего лейтенанта, позвал очкарика:
– Полянский, на выход!