«Ни хрена себе!» — вырвалось у Андрея. Часы показывали без четверти час.
* * *
– Когда мне надлежит вылететь? – без особого энтузиазма спросила Мила. Переться в занюханный Пионерск (грязь и пьянь на улицах, ни одной приличной гостиницы) она ни капельки не хотела. Тем более, что в городе ее держала операция, затеянная совместно с Украинским.
– На следующей неделе, г-м. – Артем Павлович поднялся из-за стола. Мила задержалась в двери.
– Чем, г-м, быстрее вы с Максипихиным возьметесь за дело, тем выше шансы на успех.
– Я поняла, Артем Павлович.
Леонид Иванович Максипихин был недавно избран на пост председателя горисполкома Пионерска. Его избирательная компания оплачивалась со счетов господина Поришайло. Настало время погашать долги.
– Насколько ему следует доверять? – уточнила госпожа Кларчук.
– Доверяй, г-м, да проверяй, – осклабился Поришайло, помнивший Максипихина слюнявым комсоргом факультета. В комсомоле же мушкетеров не держали.
– Понятно, Артем Павлович.
* * *
План Артема Павловича касательно дальнейшей судьбы комбината был прост и рационален, как конструкция велосипеда. Впрочем, простота вовсе не мешает велосипеду служить безотказно в таких местах, где буксуют гораздо более сложные механизмы.
Первым делом товарищ Поришайло намеревался устранить, то есть уволить, разогнать, а еще лучше, посадить старое руководство завода. Это уже воплощалось в жизнь, благо, преследовать и сажать было за что. Нарушения были вопиющими, стоило только открыть глаза, и, внимательно прочитать договора. Расчистив таким образом начальственные кабинеты, Артем Павлович собирался заполнить их звенящую пустоту своими людьми. Разорвать старые кабальные контракты, которые довели комбинат буквально до ручки, а потом заключить новые, еще похлеще старых. Опутать завод разветвленной сетью своих посредников и планомерно довести до такого состояния, чтобы все предыдущие глухие тупики показались ярко освещенными магистралями, объявить комбинат банкротом, и выкупить по цене какой-нибудь задрипанной квартиры на окраине заводского района. «Ничего личного, – усмехнулась госпожа Кларчук. – Не так уж много усилий для того, чтобы целая куча разного металлолома, заводских труб, цехов, печей и раздевалок вместе с выжившими сталеварами, ИТРами, бухгалтерами и плановиками упала прямо в подставленные вами ладошки, как спелое яблочко в плетеную корзинку. Ну, разве это не красиво?»
«Это элегантно, черт побери».
Надо сказать, что совсем отчаявшиеся к весне 94-го заводчане встретили кризисных управляющих Артема Павловича с энтузиазмом южноамериканских индейцев, принявших за богов конкистадоров Писарро. [107] Прозрение наступило скоро, но поздно. Артем Павлович не собирался шутки шутить.
– Люди нам поверили, Мила. Энтузиазм в среде трудового, г-м, коллектива такой, что затягивать, понимаете, грех.
– Понято, Артем Павлович.
– Вот и хорошо, что понятно. Тогда, г-м, ступайте.
* * *
Выйдя на улицу, Мила простучала каблучками по мраморной балюстраде и уселась в машину. На черный джип с крымскими номерами она не обратила внимания. А зря…
Дверца «Эксплорера» распахнулась, и угрожающего вида крепыш тенью метнулся к «Мазде». Секунда, и он был в салоне. Мила от неожиданности бросила руль и отпустила педаль акселератора. «Мазда» заглохла.
– Рад тебя видеть, дешевка! – пролаял Витряков. Мила вытаращила глаза, не в силах произнести ни слова. Случись на капот упасть роялю, она бы и то удивилась меньше.
– Что, сука, не рада?!
Мила почувствовала себя угодившей в вязкое варенье осой. Мышцы парализовал страх.
«В банке вооруженная охрана! – мелькнуло у нее. – Дура! Кричи же! Кричи! В центре милиция на каждом шагу! Он не посмеет стрелять!»
Но, ее оглушила внезапность. Как солдата, застигнутого неприятельскими танками в глубоком тылу за стиркой гимнастерки, и думающего только о том, что теперь на галифе мыла не хватит.
– Усралась, сука? – глумливо улыбаясь, осведомился Леня.
Миле сделалось так жутко, что уютный салон и, звуки улицы за его пределами, как бы утратили признаки реальности. Возможно, она была на грани срыва, или должна была потерять сознание.
«Не посмеет…» – звучало где-то далеко, на задворках.
– Даже не сомневайся, пипетка! – рыкнул Витряков, от слов переходя к делу. Выбросив вперед левую, он толкнул ее лицом в руль. Мила не успела подставить руки, и даже не отвернулась, врезавшись носом в перекладину. Из глаз посыпались искры. Во рту появился медный привкус крови.
«Переносицу мне сломал, – с каким-то странным отчуждением подумала Мила. – Вот так вот, запросто…»
– Ну как? – спросил Витряков, и с невероятной быстротой повторил экзекуцию. Мила исхитрилась отклониться на пару градусов, пожертвовав правой скулой. Из носа побежала кровь, сначала капельками, а потом тонким ручейком. Зато боль, в определенной степени, сыграла роль транквилизатора, и Мила вышла из «комы».
«Это не сон. Это настоящий, живой Витряков! Огнемет!»
– Что, пипетка? – Витряков перехватил жертву за шею. Теперь со стороны могло показаться, что парочка мирно беседует, причем мужчина обнимает даму за плечи.
– Что, проблядь, фейс покорежился? – тон Витрякова стал приторным, как сахарная вата. – А ты наплюй на фейс. Он тебе больше не понадобится. Скоро ты у меня юшкой и ссаться, и сраться, б-дь на х… будешь.
– Леня, – промямлила Мила Сергеевна. – Ленечка. Не надо.
Она собиралась отчаянно бороться за жизнь, но толком не знала, с чего начать.
– Не кипишуй, – забавлялся Витряков, стискивая ее холку как клещами. Сейчас твой друг Филя подойдет. Соскучилась, небось, по Филе?
– Не надо, – сказала Мила, понимая, что бестолку это.
– Значит, не соскучилась? Вот Филя расстроится. Он к тебе со всей, б-дь на х… душой. – Витряков свел пальцы, отчего затылок Милы пронзила острая, как игла боль. Ощущение было такое, что еще немного, и оторвется голова.
– Тсс, – предупредил бандит. – Не ори. Хуже будет. Ты у меня такой смертью умрешь…
– Леня!