Саша взял ее за мизинцы и медленно развел руки в стороны. Она так и осталась стоять – нагая, с огромными грудями, темные соски которых напоминали два круглых глаза. А Солоник неторопливо раздевался – так, будто бы и не очень хотел ее, а лишь делал одолжение, и это не могло укрыться от девушки. На лице ее вновь заиграла нехорошая улыбка.
– Ну, давай, иди сюда…
Анжела прильнула к нему, и он уже не мог видеть ее, а только ощущал в своих объятиях. Ее дрожащие руки коснулись обнаженной мужской плоти, она неожиданно для себя покраснела.
Но когда Саша дотронулся до ее теплой груди, Анжеле стало уже все равно, светло в комнате или нет. Она отдалась желанию, вся без остатка, будто бы действительно была с ним в последний раз.
Солоник, как и всегда, показал себя умелым любовником. Он в любой момент чувствовал, что именно сейчас нужно женщине, и, доведя ее почти до самой крайней точки возбуждения, останавливался, давая ощутить сладость не до конца удовлетворенной страсти.
Его не могли обмануть слова, которые в запальчивости шептала девушка, – «любимый – быстрее!.. сильнее!..», его не нужно было о чем-нибудь просить; он, как всегда, понимал все без слов, по взгляду, по жесту…
Они кончили почти одновременно, и Анжела, тихо застонав, опустилась на корточки, прижалась к сильному телу любовника и уткнулась носом ему в колено.
– Ты что – плачешь? – спросил Саша и, проведя пальцем по ее щеке, осторожно растер слезинки.
– Нет, ничего, не обращай внимания, – отвернувшись, бросила она и принялась одеваться, стараясь не встречаться с ним взглядом.
Спустя несколько минут оделся и он – скользнул по девушке уже отсутствующим взглядом и совершенно другим голосом, будто бы ничего не случилось, спросил:
– Так родинку будем сводить?
– Да, иди руки вымой, так надо, – недовольно произнесла девушка, по-прежнему пряча взгляд.
Саша открыл дверь, прошел в туалет и, взглянув на отраженное зеркалом раскрасневшееся лицо, усмехнулся.
– Вот баба попалась, – прошептал он. – Живо-тное…
Открыл кран, подставляя пальцы под холодную струю воды.
И тут…
Неожиданно открылась дверь – рывком, с треском, и в маленькую комнатку ввалились сразу двое амбалов в штатском. Солонику бросились в глаза их короткие стрижки и какое-то одинаково казенное выражение лиц.
Один профессионально обхватил его сзади, прижал локти к корпусу, а другой сделал какое-то незаметное, неуловимое движение – спустя мгновение на руках его защелкнулись наручники.
– Ну что, добегался? – дыша в лицо скверным табаком, произнес первый.
– Давай наружу, только без фокусов. В случае сопротивления имеем право применить табельное оружие, – предупредил второй.
Сопротивляться не было возможностей, да и сил. И стоило ли их теперь тратить?
Действительно, добегался…
Что и говорить: человек, находящийся в розыске, разительно отличается от человека свободного. Он вынужден прибегать к массе ухищрений, чтобы не быть узнанным, вынужден забыть друзей, родных и близких, вынужден менять привычки и пристрастия, вынужден «шифроваться», но прокол все равно произойдет рано или поздно, и тогда все ухищрения, вся конспирация идут насмарку.
Теперь Александру Солонику оставалось лишь искать утешения в банальной и пошлой фразе «сколь веревочке ни виться, а конец все равно будет» да размышлять о женской непредсказуемости и коварстве – что, впрочем, не менее пошло и банально…
Нет ничего хуже несоответствия потребностей и возможностей, умозрительного и реального, желаемого и действительного, и теперь Саше Солонику пришлось осознать это в полной мере.
Где-то совсем рядом была воля, с которой он так нелепо расстался. В мечтах он по-прежнему был там, но рассудок говорил: в ту, прежнюю жизнь он больше никогда не вернется.
Под усиленным конвоем он был доставлен в тесную затхлую «хату» следственного изолятора. А там – «рекс» – коридорный, тупое ментовское животное, вонючая баланда из рыбных консервов и бесконечные ночные допросы. Состоялся суд, и судья – низенький подагрический старик с мозаикой ветеранских планок и серым землистым лицом, свидетельствующим о безнадежном раке, то и дело кашляя в кулак, задавал никчемные вопросы – дотошно выпытывал, выстраивал версии следствия, теперь никому уже не нужные. Странно было все это видеть и слышать: обреченный на смерть обрекал на мучения его, молодого и полного сил…
Защита ничего не могла поделать – вина подследственного была слишком очевидной, да и прокурор с судьей были настроены решительно.
Потому и приговор впечатлял: двенадцать лет лишения свободы. Старая статья, 117-я, плюс побег.
Теперь на протяжении всего этого огромного срока папку с личным делом осужденного Солоника А.С. перечеркивала кроваво-алая полоса, что означало – «склонен к побегам». Обладателей такого личного дела, как правило, этапируют с повышенными мерами предосторожности. А в лагере его запрещено гонять в промзону в ночное время, его ненавидит зоновское начальство как источник возможных проблем, а прапорщики – «вертухаи» шмонают его с предельным тщанием.
Нового зэка отправили отбывать срок в Пермскую область, славную исправительными лагерями не меньше, чем Тюмень – нефтью и газом или Крым – санаториями и домами отдыха. Было очевидно – ему, бывшему менту, к тому же осужденному по гадкой и постыдной статье, на «строгаче» придется несладко.
Так оно и случилось.
Все зоны России, словно кровеносными сосудами, связаны между собой этапами и пересылками – одни осужденные отбывают, другие приходят: через них и переправляются «малявы», то есть письма для внутризэковского пользования. Из «маляв» о прибывших арестантах на местах становится известно практически все: пидар ли, сука или честный фраер, кем был на «вольняшке», как вел себя на следствии, какой масти, если блатной.
Соврать, скрыть о себе что-либо решительно невозможно: данные о зэке старательно фиксируются следователями в личном деле, а менты, как известно, активно прикармливаются из «общака». И уж если обман раскроется – лгуну не сносить головы.
Зоновский телеграф – покруче любой правительственной «вертушки», и за точность информации почти всегда можно ручаться.
Еще в карантине к Саше наведался местный кум – так называют офицера внутренней службы, ответственного за оперативно-следственную работу. Невысокий, вертлявый, с беспокойно бегающими глазками, этот сотрудник ИТУ сразу же произвел на Солоника предельно отталкивающее впечатление. Расспросил, что и как, поинтересовался, как новый зэк дальше собирается жить и что делать. И, даже не дождавшись ответа, предложил стать внештатным осведомителем, то есть сукой.
Естественно, кум был послан куда подальше – Саша объявил, что с ментами он больше никогда никаких дел иметь не будет. Зоновский оперативник даже не обиделся – наверняка посылали его не впервой, но, уходя, покачал головой: пожалеешь, мол. Ты ведь бывший мент, к тому же статья у тебя не очень хорошая, и сидеть тебе слишком долго. И обращаться в случае чего не к кому – таких, как ты, тут не любят. Смотри, осужденный Солоник, будут у тебя неприятности, тогда припомнишь этот разговорчик…