Ледовой достал из кармана бутылку «Столичной», купленную накануне в гастрономе на Туполева (на Гостомельском шоссе, как с юности привык говорить Виктор, а переучиваться ему не пришлось). Откупорил и налил два стакана – себе и отцу. Поставил отцовский стакан на мраморное надгробие. Вытащил пачку «Столичных», извлек две сигареты и подкурил обе. Оставив одну во рту, нагнулся и положил вторую на могилу, рядом со стаканом. Затем смахнул снег с покосившейся скамейки и присел на самый краешек.
– Что я сделал со своей жизнью, не знаю я…
Помолчал немного, но услышал только шум проносящихся вдалеке машин.
– Хреново мне, батя… Ох и хреново…
Дождался, пока отцовская сигарета догорит до фильтра (а ведь они, действительно, никогда не затухают на могилах курильщиков), осушил водку залпом, ничего не почувствовав, поднялся, бережно притворил калитку и, не оглядываясь, побрел к выходу с кладбища.
По дороге домой Виктор прошел через мясные ряды базара «Нивки» и, потратив десятку, стал обладателем двух килограммов свиной вырезки. Заглянул в гастроном, купил «Посольскую» водку, несколько бутылок лимонада «Буратино» и палку «Докторской» колбасы. Постоял возле прилавка, задумчиво почесывая голову. Добавил к этому «Жигулевское» пиво, пару скумбрий холодного копчения, буханку «Бородинского» хлеба и полголовки загадочного красного сыра «Чеддер», который видел впервые в жизни. Весьма довольный собой, Ледовой покинул гастроном, обошел площадку между домами, превращенную дворниками в каток. Остановился у невысокого заборчика, вытащил пачку «Столичных» (люди приличные курят «Столичные») и закурил, наблюдая за младшеклашками, уже отбывшими свои четыре урока. Разбившись не две команды, пацаны носились по ледовому полю, с криками размахивая клюшками и, очевидно представляя себя нашими прославленными хоккеистами, Харламовым, Третьяком или Якушевым. [25] А, возможно, и их оппонентами из НХЛ, Бобби Халлом и Филом Эспозито, [26] имена которых стали известны советским зрителям после знаменитого турне наших ребят в Северную Америку и ответного вояжа канадцев в СССР. Эта хоккейная баталия, эта Куликовская битва на льду запомнилась тогда многим. Один внешний вид профессионалов чего стоил? Они постоянно жевали жвачку, как верблюды, не носили шлемов (тормоза и каски придумали трусы), отчего их не знавшие ножниц парикмахера волосы развевались на бегу, как гривы. Наконец, они показывали нашим всевозможные непристойные знаки и дрались по любому, мало-мальски подходящему поводу. Или вообще без повода. [27]
«Ох, и влетит кое-кому сегодня вечером за продранные на коленях школьные брюки», – подумал Виктор, затушил сигарету и зашагал дальше. Через десять минут он уже открывал дверь своей квартиры. Судя по запахам, немедленно хлынувшим в нос, мать тушила капусту. Пройдя на кухню, Виктор поставил сетку с продуктами на тумбочку.
– Ма, приготовь нам чего-нибудь, а? Я друга в гости хочу позвать, – он улыбнулся в ее испуганные глаза. – Ты не бойся, мама. Тех друзей больше не будет. Обещаю, – и, помолчав немного, добавил, – Настоящего друга, мама.
– Ой, Витенька, – мать прижалась лицом к груди Ледового и всхлипнула. Друзей, приобретенных за тридцать лет жизни, Виктор вполне мог сосчитать по пальцам одной руки. Причем, даже левой, угодившей в стройбате под диск циркулярки. Усевшись на скрипучий стул перед столом в комнате, он принялся потрошить ящики, разыскивая киевский адрес Жени Каминского.
– Ага, – сказал он себе через какое-то время, сидя посреди целой баррикады из старых книг, журналов и коробок, извлеченных им буквально отовсюду. Поиски затянулись, как часто бывает, когда искомая вещь находится среди предметов, неумолимо напоминающих о прошлом. Тем более, когда вы смотрите на них первый раз после многолетнего перерыва.
Виктор легко перешагнул черту реальности, оказавшись в мире, окружавшем его до осени 1962 года. Он медленно пролистал потрепанный томик «Затерянного мира» Конан Дойла, на мгновение ощутив, насколько славно было лежать с этой книгой в постели, в свете ночника, переживая за Джона Рокстона и профессора Челленджера, ежеминутно рискующих оказаться в желудке какого-нибудь птеродактиля или тираннозавра. Старые записные книжки, где большая часть телефонных номеров давно превратилась в бессмысленные комбинации цифр. «Где же ты прячешься, а, Жека?» — пробормотал под нос Ледовой, убрал блокноты и задумчиво покрутил колесико старых нерабочих наручных часов явно довоенного образца – авось заведутся? Перебрал целую галерею рисунков динозавров, созданную им после получения в подарок на десятилетие от одного из отцовских друзей шикарной книги Аугусты и Буриана «История развития жизни на Земле». Поколебавшись, вытащил саму книгу. Тексты, написанные сухим академическим языком, упорно не хотели читаться и сейчас, зато иллюстрации смотрелись изумительно по-прежнему. – «Неужели это все зверье когда-то бегало по нашейпланете?». – Немецкий компас, выполненный весьма искусно, в виде навесного замка, и подряпанную трофейный полевой бинокль без одной линзы он аккуратно положил поверх коробки с отцовскими наградами. И компас, и бинокль были главными сокровищами на определенном этапе жизни Виктора, выпрошенными в разное время у отца. Самому Ивану Ледовому они, очевидно, достались в качестве трофеев от какого-то безымянного фашиста.
Наконец, на последней странице блокнота Виктор отыскал надпись, сделанную каллиграфическим Женькиным почерком:
г. Киев, улица Энтузиастов, 7а, кв. 144. т. дом. 55-26-26. Каминский Евгений Моисеевич.
«Ну вот, я тебя и нашел, Женька. Старый друг, лучше новых двух».
Ледовой двинулся в коридор за телефоном, аккуратно переступая через артефакты детства, разложенные на полу. Вместо старого, знакомого Виктору темно-зеленого телефона, с толстыми латунными контактниками отбоя и заглавными буквами алфавита на диске, появился новый, шикарный чехословацкий аппарат ярко-красного цвета. Согласно последнему веянию моды, он оказался оборудованным длиннющим шнуром, что позволяло перемещаться по комнатам во время разговора, одной рукой удерживая трубку, а другой прижимая корпус к животу. Ну что же, весьма удобно. Немедленно оценив по достоинству прелести этого изобретения и еще раз сверившись с Женькиным номером, Ледовой принялся накручивать диск.