Интересно пишутся многие книги. Авторы рассказывают, как правительства брали все новые баснословные долги, вешая их на шею населению, а у кого конкретно брали, уточнить забывают. Ясно, у кого, у международных банкиров, тесно связанных друг с другом и уже тогда двигавших многомиллионными суммами. Это ясно, но все равно загвоздка: ведь и банкирам подобные аховые суммы вполне могли оказаться не по плечу. Так откуда тогда эти последние черпали средства? Ответ такой: из воздуха. Правительство рисовало долговые обязательства, банкиры (из банка Англии, например) в ответ рисовали деньги в любых требуемых количествах. Эти деньги, конечно, были подвержены инфляции, но она ложилась дополнительным бременем не на банкиров, а на все население. Кроме того, войны сопровождались грабежом колоний и взиманием контрибуций (с поверженной наполеоновской Франции, например), а это уже — вполне ощутимые, реальные прибытки.
Конечно, деньги для Британии печатал не лично Натан Майер Ротшильд, пустивший корни в Лондоне на заре XIX в. Но он оказался, как говорится, в обойме, он спекулировал акциями и наживался на военных поставках, проводил через счета крупные суммы, перечислявшиеся испанским повстанцам, германским князьям, австрийским императорам и прочей братии, кому только не лень было воевать с Наполеоном. Когда же пушки отгремели, начался еще более выгодный процесс выплаты уложенной на лопатки Францией внушительных репараций. [421]
На склоне лет Натан Ротшильд хвастался, будто за семнадцать лет проживания в Англии увеличил первоначальный отцовский капитал (двадцать пять тысяч фунтов) в две тысячи пятьсот раз. Теперь мы хоть в общих чертах разобрались, как и на чем взросло это чудо финансовой предприимчивости. Оно взросло на слезах и крови. На костях…
Карл Людвиг Берне-Барух ничуть не преувеличивал, когда писал, что знакомая ему лично пятерка Ротшильдов снабжает деньгами все европейские власти, сегодня они дают одной, завтра другой, и всем по очереди. Только вот его словам о стремлении ко всеобщему равновесию и уж тем более о заботе о всеобщем мире я бы верить поостерегся. Какой там бизнес, если нет войны…
Венский конгресс, проходивший с октября 1814 г. по июнь 1815-го, действительно, если вдуматься, так напоминает знаменитую Версальскую конференцию, состоявшуюся сто лет спустя, после Первой мировой войны, что становится не по себе. Правда, участники проводившихся в Версале встреч избежали нервного потрясения, как это случилось с участниками переговоров в Вене из-за Ста дней, на которые возвращался неугомонный бунтарь Наполеон, в остальном же…
В остальном прямо-таки зеркальная идентичность. В 1919 г. в Версале собрались лидеры стран-победительниц (главными скрипками оркестра выступали делегации Великобритании, США и Франции, русских не звали, у нас революция как раз бушевала) делить шкуру поверженной Германии, а заодно и всю остальную Европу. Тем же самым занимались в 1815 г. их предшественники из Великобритании, России, Австрии и Пруссии: они кроили карту Европы. Присоединили Бельгию к Нидерландам, сварганив одноименное королевство, отрезали Норвегию от проштрафившейся Дании, чтобы прилепить к добропорядочной Швеции, и так далее. Вернули Австрии Северную Италию, подарили Саксонию Пруссии, Сицилию — реставрированным на союзнических штыках Бурбонам. Скромная Англия почти ничего не получила, разве что… бывшие голландские и французские колонии, так и то за морями-океанами. Кто ж их увидит-то… Как написал по этому поводу уже цитировавшийся мной приват-доцент И. М. Кулишер: «Когда в 1815 г. был заключен парижский мир, Англия оказалась владычицей всех морей и чуть ли не единственной крупной колониальной державой…»
Крепче всего перепало Польше. Ее, за оказанную Бонапарту поддержку, раскромсали на три непропорциональные части, доставшиеся Пруссии, Австрии и России, произведя, по сути, очередной, четвертый польский раздел. [422] Именно эти три империи создали знаменитый Священный союз по поддержанию в Европе «золотых» феодальных порядков и обузданию всех будущих революций, какие только можно представить. Ну и, что вполне естественно, обеспечили себе на будущее роль самых заманчивых мишеней для всех поколений европейских революционеров, которые только обещали появиться на свет. Ну а демократической Великобритании соответственно — роль эталона всеобщей свободы, куда этим самым революционерам еще только предстояло стекаться на всевозможные съезды и конференции, и за деньгами, конечно, тоже. Куда без денег-то. Об этом — дальше.
Другой немаловажный нюанс. В силу ряда причин, среди которых, безусловно, следует назвать и жестокие религиозные гонения на еврейские общины в средневековой Западной Европе, именно Польша в ту пору стала гостеприимной родиной самой многочисленной еврейской диаспоре континента. Первые грамоты, защищающие права иудеев, здесь были подписаны королем Болеславом еще в 1264 г. Его последователи, сменяя друг друга на троне сначала Польши, а впоследствии и Речи Посполитой, придерживались той же благожелательной и одновременно далеко не бескорыстной политики, со временем превратившей еврейские общины в своеобразную прослойку между чванливой польской шляхтой и бесправным крепостным восточнославянским населением. Это, конечно, имело самые разные и исключительно далекоидущие последствия. Опять же, и взгляды правительств стран — участниц Священного союза на будущее еврейских общин существенно отличались от тех, что некогда придерживались польские короли. Кроме того, «еврейский» вопрос стал все активнее использоваться как мощный рычаг внешней политики, причем далеко не всегда это делалось добросовестно и с благими намерениями. Вероятно, именно эти причины обусловили и появление хасидизма, [423] и тот факт, что Польша уже к середине XIX столетия стала резервуаром радикальных идей самой разной направленности и одновременно кузницей революционных кадров. Ни евреям, ни славянам, ни германцам, ни австриякам это обстоятельство не сулило ничего доброго…
Мечи сверкнули в их руках —
И окровавилась долина,
И пала грозная в боях,