Наконец уяснил. Вспомнил, как Кендал его со мной знакомил, и начал даже чуть не извиняться за забывчивость. Тем не менее все не так просто. Я отсутствовал три дня, поэтому должен сходить к декану, получить у него допуск на занятия.
Надо так надо, сходил получил (между собой, как я слышал, студенты это называют «билет на балет») и вернулся как раз секунд за тридцать до конца урока. Только уселся на место — звонок.
Тут все как с цепи сорвались. Можно подумать, большей радости у них не бывало в жизни.
Одну аудиторию я, кажется, раз десять обошел, прежде чем нашлось место, с которого меня бы не согнали, сказав, что оно уже кем-то занято. Только сяду, сразу подваливает очередной обормот: дескать, это его место, это он тут всегда сидит! Ясен пень, они так развлекались, стараясь выставить меня еще большим олухом, чем я и без них себя чувствовал; и что тут сделаешь? Так я и ходил из конца в конец помещения, пока препод, наконец проснувшийся, на какое-то место меня все же не определил.
На третьем занятии (которое как раз перед перерывом на ленч) вышло хуже всего. То был урок литературы, и все по очереди должны были по несколько абзацев прочесть вслух. Дошла очередь до меня, но из-за того, что говорить приходилось глядя вниз, у меня во рту слегка съехали с мест протезы. В результате все, что я произносил, звучало как детский лепет. Фырканье и смешки раздавались все громче, и кончилось тем, что препод велел мне прекратить и садиться.
— Очень забавно, Бигелоу, — сказал он, бросив на меня взгляд, от которого в любом вишневом саду замерзли бы завязи. — А что, о вашем таланте пародиста мистер Кендал знает?
Я пожал плечами, глупо ухмыльнувшись: что тут скажешь? А он нахмурился и кивком предложил начать чтение другому студенту. Чуть позже — хотя мне это «чуть» показалось вечностью — загремел звонок.
По пути на выход я остановился у его стола и объяснил про зубы. Он очень мило извинился, сказал, что ему жаль, он все неправильно понял и так далее. Так что это дело улажено: он не настучит на меня Кендалу. Но…
Я шел по коридору к выходу из здания с таким чувством, будто все только и делают, что смеются надо мной и меня обсуждают. Отчасти я это себе вообразил, но лишь отчасти. Колледж маленький, студентам до одури скучно, и, конечно же, слух обо мне разнесся мгновенно.
Я направился домой, по пути недоумевая, какого черта мне там нужно — есть все равно не смогу. Специально плелся боковыми проулками, от людей шарахался, сам себя за это ругая.
Она возникла из прохода между домами, как раз когда я собирался в этот проход юркнуть. Задним числом догадываюсь: не иначе специально там меня поджидала.
— А, привет, Руфь, — сказал я, намереваясь пройти мимо.
А она:
— К-карл. Подожди минутку.
— Что такое? — проговорил я и остановился.
— Я понимаю, ты на меня за что-то сердишься. Но я…
— Сержусь? — удивился я. — Да я вообще не знаю, кто ты такая.
— Д-да, — согласилась она. — Это я тоже понимаю. Я не про это поговорить хотела. Я всего-навсего… Насчет школы. Ты на них на всех не обращай внимания. Гни свою линию, а потом привыкнешь.
Она с усилием улыбнулась. Кивнула и крутнулась на костыле.
А я знал, что должен дать ей уйти, чтобы у ней не осталось никаких иллюзий. Но я не смог. Заступил ей дорогу.
— Я знаю, кто ты такая, Руфь, — сказал я. — Еще как знаю.
— Да нет… То есть я в смысле… это ничего, Карл. Я, наверное, просто…
— Я все стараюсь, чтобы ты отвыкла. Я не гожусь тебе. Не гожусь. Точка. Но…
— Да почему же нет-то? — Ее глаза вспыхнули. — Ты такой милый!
— Кроме всего прочего, существует еще миссис Уинрой, — сказал я. — У нее могут возникнуть подозрения. Если она решит, что между нами что-то есть, она, скорее всего, сразу тебя уволит.
— Ой! — сказала она дрогнувшим голосом. — Это я как-то не… А она что, говорила что-нибудь? Терять работу мне нельзя, Карл! Если я…
— Ну так, стало быть, и смотри тогда, — сказал я. — Потому я так тебя и шугаюсь. Это единственная причина. А так… ты мне очень нравишься, Руфь.
Она стояла красная, вся как сама не своя, и кривенькими пальчиками сжимала перекладину костыля.
— Слышь, Руфь, я правду говорю. Так что имей в виду. Ты классная девчонка. Если я этого не показываю, так только потому, что нельзя.
Она кивнула, взглянув на меня, как собака на хозяина.
— И вот что. Ты можешь для меня кое-что сделать, — сказал я. — Если хочешь. Я немножко хреновато себя чувствую, но домой идти не хочу, а то будут там все вокруг меня суетиться. Поэтому…
— Может, вообще не надо было, Карл? В том смысле, что, может быть, надо было еще денек полежать?
— Да я в порядке, — сказал я. — Просто мне больно уж неохота нынче в школу опять тащиться. Скажи Кендалу, или кто там еще будет интересоваться, что на ленч я пошел в кафетерий, и не намекни как-нибудь ненароком, будто в школе у меня не все в ажуре.
— Карл, там все наладится. Ты привыкнешь.
— Конечно привыкну, — сказал я. — Но на сегодня хватит. Я, пожалуй, просто пошляюсь пару часиков по городу: надо развеяться, перед тем как на работу идти.
Она помедлила, встревоженно нахмурившись.
— Но ты… ты ведь не собираешься совсем-то бросить, а, Карл? Зачем так сразу-то…
— Да ни в коем разе, — сказал я. — Пиердейл прельстил меня, и я теперь к нему по гроб привязан. Просто на сегодня мне, похоже, хватит.
После этого она пошла прочь, ковыляя все по тому же проулку, а я, пройдя чуть дальше по улице, зарулил в маленький уютный бар, который приметил еще в тот день, когда мы были вдвоем с Кендалом. Устроившись в отдаленной выгородке, я безвылазно просидел там до трех.
Что шериф или еще кто-нибудь меня там обнаружит, я не очень опасался: из того, что, едва поднявшись после болезни, я пустил занятия немножко побоку, ничего им не выцедить. Но за все время ни одной знакомой рожи в баре я не увидел. Да и вообще народу там почти не было. Так что я просто сидел там, чувствуя себя все более расслабленно и покойно, — сидел, потихоньку выпивал, курил и думал.
К моменту, когда оттуда вышел, вполне пришел в себя.
То есть вполне пришло в себя то, что от меня оставалось.
Свой вечер в пекарне я выдержал. На следующий день, в субботу, вышел на полную восьмичасовую смену и ее тоже нормально выстоял. Так что пронесло, можно сказать. Худо-бедно.
Худо-бедно, потому что, как я сказал уже, от меня не так много и осталось.
Интересно, что я буду делать, если возникнет какое-нибудь действительно тяжелое препятствие? Что-то, с чем я не смогу справиться, действуя по излюбленной методе: мало-помалу, тихонько, по чуть-чуть, как я выполнял работу в пекарне.