Яна отвернулась, уставившись в окно.
– Да что о ней говорить? Раньше у меня была жизнь, о которой можно было говорить, а сейчас так, существование…
Яна неожиданно заплакала. Я остановил у обочины и начал ее утешать, шепча на ухо разные глупости, что она самая-самая… Что я всегда любил только ее и всегда буду любить. Она поскуливала у меня на плече, а потом вцепилась в мой свитер и принялась стаскивать его с меня, жадно и агрессивно…
Я сделал ей предложение на следующий день, придя к ней на работу – в серый кабинет с тусклым светом, где на бетонном подоконнике умирал фикус и два кустика герани. Поговорить в кабинете не было никакой возможности. В кабинете сидели еще две сотрудницы, навострившие уши при моем появлении. Пришлось спускаться в полуподвал, где в столовой мы пили дрянной томатный сок и ковыряли винегрет, овощи в котором, похоже, собирали в кучу, а потом взрывали.
– А ты не пожалеешь? – иронично спросила она. – Я не самый приятный человек в семейной жизни, да и приданое у меня богатое: алкаш-муж, парализованный отец и безработная мамаша.
– Я и сам не подарок, – беззаботно отмахнулся я. – А с твоими неприятностями я как-нибудь справлюсь.
– Ну-ну, – иронично хмыкнула Яна и дернула плечами. Она снова была на коне, предрекая сложности в нашей совместной личной жизни. Как в воду глядела…
Мы промучились двенадцать лет. Яна оказалась не подарком, как и обещала. Она снова научилась быть хозяйкой жизни, приняв ее как должное. Хуже было отношение ее родителей и бывшего мужа, которые почему-то решили, что я обязан им свалившимся на меня сокровищем. И если претензии родителей были более-менее обоснованы, то притязаний бывшего мужа я не понимал, но в помощи ему не отказывал, чувствуя себя гадко.
Часто так бывает, что ты всю жизнь хочешь купить себе какую-то вещь. Ты копишь на нее деньги, отказываешь себе во всем, ожидая, что запретный плод вот-вот станет твоим. Или не надеешься, глядя на стальные прутья, огораживающие Эдем от посягательств простых смертных. Там все кажется тебе таким волшебным, что ты готов пожертвовать всем, только бы получить то, что было тебе так недоступно. А потом вожделенная добыча сама падает тебе в руки, как яблоко с ветки и ты, вкусив его сочную мякоть, понимаешь, что он горек. Но мало того, в придачу к нему ты получаешь еще и несколько сочных червей, копошащихся внутри. Увы, но, примерив приглянувшееся платье, мы часто видим, что фасончик явно не наш, цвет убивает, выпячивает все недостатки внешности. И ты, судорожно стараясь что-то исправить, понимаешь на уровне подсознания, что этот наряд не для тебя, что следовало остаться в джинсах и майке, в которых комфортно, как дома на печи.
Наш брак с Яной стал именно таким. Поначалу я ошалело бегал за ней, как собачонка, заглядывая в глаза и повинуясь первым командам. Потом «старался понять». Был у нее такой термин: «Ты должен меня понимать, ведь я…» Поводов для понимания было много.
Потом я терпел, сжимаясь, как пружинка. Терпел вспышки ее раздражения, ее беспричинной злобы и ядовитой иронии. Я терпел ее презрение, хотя это было тяжело и совершенно незаслуженно. Сколько бы нулей не было в моем состоянии, для Яны и ее родителей я был и остался плебеем. Хуже всего, что отношение ее придурковатых папаши и мамаши было таким же и к нашему с Яной сыну. Так смотрят на уродившегося в элитных псов бракованного щенка, с белым пятном на пузе или голове (когда его не должно быть) или слишком тонкими ногами. Неважно, что щенок весел, здоров и дружелюбен. Его никогда не примут в клуб графьев, поскольку его происхождение и экстерьер оставляет желать лучшего. Артем, встречавшийся с бабушкой и дедушкой на совместных семейных ужинах, жался ко мне или Яне, ревел и утирал сопли, наотрез отказываясь проводить с ними каникулы. А вот у моей матери он бывал охотно, пока та была жива. Другая бабушка не заставляла его декламировать «Бородино» и «Мцыри» (по скудности собственного образования мои тесть с тещей Канта не читали), покупала детские книжки и охотно подкармливала собственноручно выпеченными пирожками с мясом и варениками с клубникой. Яниных родителей мама не любила, а Яну побаивалась. Те в свою очередь мою родню презирали полностью до седьмого колена.
Я терпел, а потом пружинка лопнула…
Разводились мы тяжело, из-за Артема. Когда я собирал чемодан, он выл и бегал за мной по квартире, цепляясь за ноги. Ему тогда было восемь лет, и он прекрасно понимал, что я ухожу навсегда. Яна не сделала ни единой попытки меня остановить: просто стояла и курила, небрежно стряхивая пепел в пепельницу из керамики, привезенную не то из Индии, не то из Египта. Присутствующие при скандале тесть и теща из углов подавали ядовитые реплики. Артем выл… В итоге я бросил чемодан и ушел в чем был, забрав только документы и кошелек с деньгами и кредитками.
После развода Яна устроилась прекрасно. Я оставил ей свою квартиру, не желая травмировать сына еще и переездом. Тесть и теща вознамерились было переехать к дочери, а свою квартиру сдать, но Яна воспротивилась. Первое время я жил в своем офисе, при магазине. Спал на неудобном кожаном диване и каждое утро начинал с гимнастики, потому что в тридцать с лишним лет тело уже не хочет повиноваться по первому сигналу. У меня болела спина, я плохо спал и мало ел. Яна, к которой я приезжал за вещами и повидать сына, не забывала отметить мой плохой внешний вид и ядовито высказывалась, что мол, она предупреждала, и что я все равно вернусь.
Я не вернулся.
Мой друг уезжал за границу на пару месяцев и пустил меня пожить в свою квартиру, с условием, что я буду поливать его цветы и ухаживать за его попугаем – серым какаду с мерзким характером. Попугай крал у меня карандаши, разгрызая их в мелкие щепки, вырывал у себя перья, втыкая вместо них разодранные на узкие полосы глянцевые журналы и орал дурным голосом «Караул!». Артема птица недолюбливала еще больше, чем меня. Клеток попугай в принципе не признавал, ловко открывая запоры. Вылетев из клетки, попугай пикировал на моего сына, таскал его за вихры или долбил клювом в макушку. И все равно я был счастлив в этой крохотной хрущобе, где в ванной негде было повернуться, а уж если по недомыслию ты натыкался на одну стену, то тут же пересчитывал и остальные три, спотыкаясь об унитаз, натыкаясь на раковину и набивая себе синяки о стиральную машинку. Так чувствует себя человек, который нес на горбу торбу с камнями, а потом бросил ее к чертям собачьим.
Яна издевалась надо мной несколько месяцев, но я проявил характер и решил, что два раза в один капкан не попадают. Она угомонилась не скоро, пытаясь шантажировать меня сыном, но это не помогало. На суде, где у меня был прекрасный адвокат, Яна отказалась от большей части своих притязаний, чтобы оставить Артема у себя. В противном случае она не получила бы даже сотой доли того, что я заплатил ей в качестве отступного. За ней осталась прекрасная квартира, машина и часть дохода от одного магазина. Можно, конечно, было не давать ей и этого, но я не собирался обделять единственного ребенка. Яна утешилась быстро, найдя мне замену в лице какого-то очкастого хмыря, которого так не любил мой сын. Хмыря, кстати, поначалу очень радушно приняли родители Яны, однако разочарование произошло еще быстрее. Новый зять не баловал новоявленную родню ни вниманием, ни деньгами, хотя отнюдь не пролетарское происхождение давало им надежды на обратное. Еще больше его невзлюбил бывший муж Яны, которого раз и навсегда отлучили от семьи. Бывшие родственники стали более приятственно отзываться обо мне, звонили в мой офис, передавали приветы и просили денег. Но даже мое терпение не безгранично.