— Там какая-то совсем непонятная история: разбой не разбой, вроде не взяли ничего толком… Я по ориентировке помню, нам тоже приходила… А потом вроде хлопца, который стариков кончил, закрыли, он на «уличной» сбежать пытался — его и грохнули с Божьей помощью…
— Значит, есть хоть какая-то справедливость на свете, — кивнул Андрей. — А с Серегой-то что?
— Вот тут самое непонятное и пошло, — почесал затылок Кондрашов. — То ли у парня с горя крышу переклинило, то ли еще чего… Короче, он из прокуратуры ушел — нехорошо ушел — и сначала в адвокаты подался, а потом… Только это строго между нами, понял?
— Не маленький, мог бы и не предупреждать — сердито буркнул Обнорский.
— Потом он какие-то дела с серьезной братвой стал тереть. Я буквально пару дней назад от своих людей это услышал, даже не поверил сначала, — вроде видели Челищева на какой-то стрелке, причем он от очень солидной команды выступал… Про Адвоката ты, конечно, слыхал?
— Ни хрена себе! — ахнул Серегин. — Группировка Званцева? Он же сейчас в Крестах вместе со всеми быками своими…
— «Со всеми»… — фыркнул Женька. — Это тебе не иначе как начальство оэрбэшное так сказало… Сам посуди — бывает ли так, чтобы всех в камеры позабивать? Кто-то все равно на свободе останется… А за Адвоката вроде как женушка его дела ворочает — некая Екатерина Дмитриевна… Я ее видал мельком пару раз — ничего тетенька, смачная такая… И не дура совсем, очень, я бы даже сказал, не дура… Тебе бы понравилась, ты таких баб любишь.
— А ты? — ощетинился Андрей.
— Само собой, — кивнул Кондрашов и погладил себя по голове, был у него такой любимый жест. — Ежику понятно, и я таких люблю… Кто же не любит красивых умных баб? Наверное, только полные дауны. А мы с тобой еще не совсем полные…
Этот разговор с Женькой произошел буквально накануне звонка первого заместителя начальника ОРБ Геннадия Ващанова с предложением повстречаться с вором в законе Бароном… Так что потом, когда Андрей начал размышлять над ситуацией, в которой оказался, ему уже было не так просто решиться на доверительный разговор с Кондрашовым.
Нет, он, конечно, доверял Женьке по-прежнему, но… Бог его знает, какими делами тот сейчас занимается. Да и своих проблем у бывшего опера, судя по всему, хватало с избытком, чего на него еще какую-то муть нагружать? Тем более что вплоть до самых похорон Барона Андрей откровенно сомневался в реальности всего, что успел нашептать ему умирающий…
Как ни странно, сомнения эти были во многом развеяны пышными и богатыми проводами Юрия Александровича. Что-то здесь было не так, нелогичное что-то таилось в хорошо и дорого срежиссированной церемонии прощания «соратников» с безвременно ушедшим «другом и отцом». Где, спрашивается, были все эти «соратники», когда их патриарха, больного и старого, в тюрьму законопатили по какой-то ерундовой теме с валютой и патронами? Почему лучшие адвокаты города не подключились к проблеме немедленно, почему под залог Барона не освободили? Почему старик явно не барствовал в тюремной больнице, почему ему не передавали необходимых дорогих лекарств с воли? Не потому ли, что кто-то из этих «соратников» сам был крайне заинтересован в том, чтобы Михеев оказался в тюрьме?
Вопросов было много, а ответов на них — гораздо меньше. Но Серегин уже хорошо знал, что чем больше с самого начала задашь сам себе неприятных и сложных (пусть даже безответных до поры) вопросов, тем легче потом будет работать. Потому что прежде всего нужно хорошенько выявить слабые и уязвимые места. Единственное, что совсем не насторожило Андрея, это роль ОРБ (а точнее, не ОРБ, а подполковника Ващанова) в том, что умирающий вор получил возможность пообщаться с журналистом. Обнорский решил, что Геннадий Петрович преследовал достаточно понятную цель — похвастаться успехом через газету. С Ващановым Серегин несколько раз пересекался на гувэдэшных брифингах и заметил, что подполковник неравнодушен к прессе — точнее, к тем ее представителям, которые прославляют тяжелые будни сотрудников милиции…
Андрей еще подумал тогда, что тщеславие — не самый большой грех в этом жестоком мире… (Ошибка в оценке личности Ващанова и движущих м мотивов потом очень дорого обойдется Серегину, и не ему одному, но это все будет потом…) Андрей просидел полчаса в своей припаркованной у кладбищенской ограды «Ниве» и выкурил чуть ли не полпачки сигарет. В результате было принято решение: надо найти загадочную жену (теперь уже, конечно, вдову) Михеева и поговорить с ней. В конце концов, сделать это будет не так уж и сложно.
Известно, что зовут ее Ириной, что она искусствовед и работает в Эрмитаже Кроме того, вор ведь снабдил Серегина двумя, так сказать, паролями — они тоже помогут опознать нужную женщину… В Эрмитаже, конечно, много искусствоведов, но Ирин — к тому же таких, что смогли бы произвести впечатление на известного и богатого вора, — наверняка по пальцам пересчитать можно…
* * *
Приняв решение, Серегин решил не откладывать его реализацию в долгий ящик и на следующий же день после похорон Барона поехал в Эрмитаж. Настроение у Андрея было не то чтобы очень уж хорошее, но вполне боевое — такое бывает у бродяг, отправляющихся наконец-то в дорогу после долгой зимовки в теплом, но скучном месте.
«Наверное, в генах у меня какой-то вирус сидит, — думал он, ведя свой вездеход через забитый транспортом Невский. — Вирус под названием „неусиденчик“. Говорят, — у альпинистов что-то похожее в организмах творится; в горах к ним в кровь попадает нечто такое, что потом всю жизнь не дает покоя, заставляя вновь и вновь карабкаться по скалам, рискуя жизнью и здоровьем… Такие люди редко бывают счастливы, потому что в дороге они мечтают о доме, а дома — о дороге… Неужели и мне суждено подобное вечное наказание? Наказание или награда? Это ведь как посмотреть…» — философствуя таким образом, Андрей свернул на Садовую, проехал мимо любимого своего Михайловского замка и повернул налево, чтобы выскочить на Миллионную, бывшую улицу Халтурина. Запарковав «Ниву» почти напротив знаменитых эрмитажных атлантов, он закурил сигарету и, перед тем как идти в отдел кадров музея, невольно ушел мыслями в совсем далекое прошлое…
Дело в том, что отдел кадров располагался в том же крыле, где и эрмитажный театр, в который Андрей бегал по абонементу еще мальчишкой: мама настояла в свое время, она считала, что сын слишком много занимается спортом и из-за этого может вырасти тупым и необразованным, поэтому и заставила Андрея посещать два раза в неделю в течение трех лет лекции в так называемом Университете истории искусств. Андрей в глубине души мамину правоту понимал, но на лекции ходил без особого энтузиазма, просто мать очень не хотелось обижать… Тем более занятия в эрмитажном театре начинались довольно поздно, Андрей еле успевал на них после тренировок и прибывал для получения знаний по истории мирового искусства совершенно вымотанным. Когда лекция только начиналась, Обнорский еще способен был что-то воспринимать, но когда гасили свет и лектор показывал на экране слайды — репродукции полотен великих мастеров — вот тут Андрей уже не выдерживал и потихоньку задремывал…
Один раз очень неудобно вышло — рядом с Обнорским сидела взрослая (как ему, перешедшему тогда в десятый класс, казалось) девушка обалденной красоты.