Дело в том, что месяца за два до встречи Андрея с Бароном Лебедеву пригласили в двенадцатый отдел УУРа. Этот отдел занимался как раз преступлениями, связанными с художественными ценностями и антиквариатом.
Оперативникам двенадцатого отдела понадобилась грамотная консультация специалиста по одному делу, к ним и направили Ирину Сергеевну. А непосредственно она контачила с оперуполномоченным Юрием Соболевым. Юре Лебедева очень нравилась, и он даже пытался за ней приударить. Ментовские ухаживания — известное дело — шутки, прибаутки, хохмочки. Юра Соболев не был исключением, и среди прочих разных хохмочек охмурительного характера была у него такая — Ирину Сергеевну он называл главным экспертом по убереженным от контрабанды шедеврам, а себя самого — главным экспертом по изъятию краденого антиквариата… Романа у Лебедевой с Соболевым не получилось, но оперские шуточки в памяти остались. Поэтому, когда Обнорский сказал ей пароль Барона, Ирина Сергеевна решила, что журналиста к ней направил Соболев… Такое вот дурацкое совпадение вышло… А когда Андрей сравнил ее глаза с глазами ренуаровской «Актрисы», Лебедева сочла это обычным комплиментом, началом ухаживания. Она ведь была очень красивой женщиной и привыкла к попыткам ухаживания даже со стороны совсем незнакомых ей мужчин…
И когда отморозки Гуся, ворвавшиеся в квартиру на Рылеева, начали ее насиловать, спрашивая постоянно про какую-то картину, Лебедева действительно не могла им ничего ответить… И сердце у нее остановилось от ужаса, боли и абсолютного непонимания того, что происходит… Шок оказался слишком сильным — нормальный и вполне приятный Ирине Сергеевне мир вдруг в одно мгновение вывернулся для нее самой чудовищной своей изнанкой… Вот и все…
В тот вечер Серегин не поехал встречать после работы Лиду Поспелову. Из редакции он поехал прямой домой и там сделал то, чего давно уже не позволял себе — напился до полного беспамятства. Это был, наверное, очень глупый поступок, проявление слабости и безволия. Но Обнорский был всего-навсего человеком, а не суперроботом. Он не знал, как по другому унять боль, страх, стыд и душившие его постоянно. Ему нужно было хоть ненадолго отключить мозг, чтобы не сойти с ума…
На следующее утро он не смог поехать в редакцию. Похмелье выдалось чудовищно тяжелым, и Андрей позвонил на работу, сказал, что заболел… И он не так уж был далек от правды. Похмелье — это симптом, указывающий на пьянство. А пьянство, по меткому замечанию Виссариона Григорьевича Белинского, есть не что иное, как русская болезнь непонятого одиночества…
Очень точное определение. Вот и Серегин мучился неизвестно от чего больше — то ли от похмелья, то ли от осознания своего одиночества… Во второй половине дня он слегка физически оклемался, но муки душевные, наоборот, усилились, и Серегин решил, что таскать дальше в себе всю осознанную им накануне информацию просто не сможет. Он попробовал дозвониться Степе Маркову, но того не оказалось на месте. Тогда Обнорский решил плюнуть на гордость и набрал телефон Кудасова. К сожалению, звонил он уже после того, как Марков поделился с Никитой Никитичем своими сомнениями относительно Серегина. Поэтому Кудасов отреагировал на звонок Андрея более чем холодно и предложение встретиться и поговорить на серьезную тему отклонил.
— Как-нибудь в другой раз, — сухо сказал Обнорскому Никита Никитич. — У меня сейчас очень много работы. И повесил трубку.
Андрей едва не заорал от досады. Но он уже готов был плюнуть на все свои амбиции и даже начал снова набирать номер Кудасова, чтобы сказать ему прямым текстом: у меня, мол, убойная информация, и если ты не захочешь со мной встречаться, то сам потом локти свои искусаешь, да поздно уже будет…
Телефон Кудасова оказался занятым. Слушая короткие гудки в трубке, Обнорский матерился вслух не стесняясь, поскольку, кроме него, никого в квартире не было. Андрей все ровно дозвонился бы до Никитича, если бы в его похмельных мозгах не родилась другая «удачная» мысль — связаться Женькой Кондрашовым, тот как раз оставил номер своего радиотелефона для экстренных ситуаций. А сейчас ситуация — экстреннее бывает конечно, но лучше не надо… и хрен с ним, с Никитой, в конце концов можно с Женькой все перетереть, глядишь, у него какая-нибудь идея появится… Кондрашову, несмотря ни на что, Обнорский верил почти как себе и знал, что Женька никогда его не сдаст и не подставит. Может быть, впишется и не во всякую запутку, но, по крайней мере, никогда не сдаст. А это уже много по нынешним-то временам…
В общем, позвонил Серегин на радиотелефон Кондрашову и, услышав Женькин голос, сразу сказал главное:
— Старый, это Андрей, у меня проблемы. Нужно срочно встретиться и поговорить. Долго поговорить. Пару часов минимум.
— Ебтыть, Андрюхин, ну до чего же вовремя, — вздохнул Кондрашов в свою радиотрубку. — Большие проблемы-то?
— Достаточно большие.
— М-да… Придурки тянутся друг к другу… Ты на удивление неоригинален. У меня тоже проблемы, но, надеюсь, проходящие…
— А что у тебя?
— У меня… э-э-э… работа… А твои-то заморочки терпят хоть дня три-четыре? Чтоб я свое говно разгрести успел?
— Н-не знаю, — неуверенно пробормотал Обнорский. — Может, и терпят… Скорее всего терпят, но только если не больше четырех дней…
— А что случилось-то? — Судя по помехам, Женя ехал куда-то в машине и разговаривал, сидя за рулем.
— Да так… Вписался я тут в одну очень говенную историю с антиквариатом и антикварами… Теперь не знаю, как из нее выписаться…
— Понятно, — протянул Кондрашов. — Да, антиквариат — это тебе не муха на палке. Ладно, не бзди, Капустин, выебут — отпустят…
— Не до шуток мне, старичок. Чувство юмора отбили — серьезно ответил Андрей.
— Понял, не дурак. Приду в трусах… Кстати, это мысль, насчет трусов-то…
— Да что ты хуйню какую-то плетешь?! — взорвался Обнорский. — Я тебе русским языком объясняю: у меня проблемы, а ты все смехуечки да пиздыхаханьки…
— Ш-ш-ш, — сказал Женя. — Экий ты стал нервный… Так вот, насчет трусов… Предлагаю через четыре дня в двадцать ноль-ноль в сауне на Матросова… Заодно и помоемся? А? Я там зарезервирую все заранее…
— Понял, приду в трусах, — мрачно откликнулся Серегин. — Если жопа цела будет…
— Да, ты уж постарайся, — хмыкнул Кондрашов. — И ни в коем случае не читай детективы на ночь. Психоз может начаться. Все, до встречи.
— Пока, — буркнул Андрей гудкам отбоя.
Несмотря на то, что Женька явно не отнесся к его просьбе достаточно серьезно, Обнорский почувствовал некоторое облегчение и, поворочавшись на своей тахте, даже смог уснуть на пару часов. Обычно не подводившая Серегина способность предчувствовать опасность в этот раз не проявилась никак.
Наверное, ангел-хранитель Андрея, спугнутый тяжким похмельем, отлучился куда-то…
Они оба сделали по ошибке — Женя и Андрей. Андрей совершенно напрасно брякнул по телефону про свои проблемы с антиквариатом и антикварами. А Женя вообще сотворил абсолютно недопустимую для бывшего опера дурость: назвал точное место и время их встречи через четыре дня. Но если ошибка Обнорского хотя бы частично объяснялась похмельной нехорошестью мозгов, то прокол Кондрашова вообще не поддавался никаким объяснениям. Возможно, Женя просто не придал особого значения тому, что кто угодно гипотетически может срубить информацию о нем. Кондрашов ведь не прятался в подполье, он был легалом, жил в известном адресе и был достаточно доступен — и для врагов, и для друзей.