Колбасов ждал, что Серегин подъедет на своей «Ниве», поэтому едва не прозевал журналиста. Только когда знакомая, с характерной сутуловатостью фигура в зеленой куртке, рванув дверь, быстро вошла в баньку, до опера дошло, что мышка уже в мышеловке. Оставалось только захлопнуть дверцу, а для этого нужно-то было всего-навсего подать сигнал омоновцам, ждавшим команды на начало шмона в двух автофургонах за углом, через квартал от «шестерки» Колбасова. И тут Владимиру Николаевичу круто не повезло: его милицейская рация вдруг зафонила, затрещала и захрюкала, видимо откуда-то пошла очень сильная радионаводка, — техническое обеспечение даже в ОРБ было весьма и весьма слабым. Колбасов выматерился, выскочил из «Жигулей» и побежал к автофургонам…
Обнорский толкнул ногой дверь в предбанник — она оказалась почему-то открытой, но удивиться ничему Андрей уже не успел, потому что в следующее мгновение увидел неподвижное обнаженное тело Женьки в луже крови.
Задохнувшись, Серегин сделал шаг вперед… Ему довелось видать слишком много трупов, чтобы он мог ошибиться, но Андрей все же дотронулся до откинутой в сторону руки Кондрашова. Пульса не было, хотя тело еще хранило тепло ушедшей жизни.
— Да что же это… А?! Женя?! Что же это?!
Обнорский не сразу понял, что говорит вслух, словно Кондрашов мог услышать его и ответить. И мертвый друг не отвечал…
Серегин не помнил, сколько простоял над телом Женьки. Он, вероятно, был в шоке, и время для нег перестало делиться на минуты, секунды и часы.
«Телефон… — пришла вдруг в голову мысль. — Телефон. Надо вызвать милицию… И „скорую“». Андрей выбежал из баньки и, прыгая через ступеньки, понесся к двери в кафе. Заведение было уже закрыто, на его бешеный стук никто не прореагировал. Матерно выругавшись, Обнорский выскочил на улицу и помчался к ближайшему телефону-автомату, располагавшемуся на левом углу дома напротив. Едва он добежал до будки, как ко входу в баньку с отчаянным визгом тормозов подлетели два автофургона, из которых как горох посыпались люди в масках и камуфляже, с оружием в руках. Впрочем, один был в гражданке — свет фонаря упал на его лицо, и Андрей узнал оперуполномоченного из ОРБ Владимира Николаевича Колбасова… Когда опер вбежал в подъезд, Обнорский медленно вышел из будки и, не оглядываясь, завернул за угол дома. Он очень спокойно и непринужденно прошагал до следующего двора и лишь тогда бросился бежать…
Минут через двадцать бешеного бега он оказался в каком-то темном дворе и рухнул на мокрую лавочку у детской площадки. Отдышавшись, Андрей закурил постанывая, обхватил голову руками и попытался про считать ситуацию.
Наверное, со стороны он казался — сидит мужик на лавке, что-то бормочет себе пьяно, покачивается из стороны в сторону — ясное дело, нажрался где-то… Привычная картина в русских городах…
Серегин отшвырнул в темноту окурок, несколько вздохнул и выдохнул холодный воздух, выпрямился… Сердце понемногу успокаивалось, но все тело колотило как в лихорадке… Разные, конечно, бывают совпадения… Женька был еще теплым, но, допустим, кто-то еще до Обнорского обнаружил его труп и вызвал милицию… Приехали бы из отделения местного, ну из РУВД… Но Колбасов и спецназовцы… Они-то как могли появиться так быстро? Только если специально ждали… И ведь по чистой случайности они Андрея над телом Кондрашова не прихватили…
Обнорский вспомнил свое задержание и последовавший за ним допрос в прокуратуре — тогда Лида Поспелова тоже фамилию Колбасова называла… Так что же получается — ОРБ ему, Серегину, специально крутую подставу готовило?
Выходит, что так… Андрей был слишком возбужден и потому совершил типичную для большинства обывателей ошибку — он отождествлял конкретного человека (в данном случае Колбасова) с той организацией, в которой этот человек работал…
«Зачем им это нужно?… Зачем?… Лебедева… Теперь Женька… Зачем? Неужели „Эгина“? А что еще? Господи ты боже мой…» Ему стало холодно, он встал, но, постояв немного, снова сел. Куда пойти? Если ему действительно готовили подставу, то возвращаться домой нельзя — там его встретят. К родителям тоже не сунешься… А если к Жанне податься? Нет, там тоже могут ждать… Если за него взялись круто, то близкие друзья, родственники и постоянные любовницы обязательно будут контролироваться… Падать можно только в тот адрес, который никому в голову не придет… А где же его взять-то, такой адрес?…
Андрей начал прикидывать различные варианты и вдруг затрясся от неожиданной мысли.
Через мгновение он уже выбежал на улицу и, озираясь, стал ловить такси или частника.
* * *
Следователь прокуратуры Дзержинского района Лида Поспелова привыкла возвращаться домой поздно. После развода с мужем, с которым она училась на юрфаке ЛГУ, ее не тянуло в пустую квартиру — слишком остро там чувствовалось одиночество. Нет, у нее были, конечно, мужчины и после развода но ничего серьезного не получилось, потому что все четверо ее любовников работали в правоохранительной системе, да к тому же у троих имелись жены с детишками, а четвертый, не обремененный семьей, оказался запойным… И как-то так получилось, что Поспелова очутилась в ситуации, в которую не так уж и редко попадают красивые и гордые женщины — все мужики вокруг почему-то начали считать, что у нее чуть ли не полк поклонников, ухажеров и крутых-прекрутых возлюбленных, а на самом-то деле никого не было, и только самолюбие мешало иногда ответить поощрительной улыбкой на откровенно вожделенный взгляд какого-нибудь оперюги или следователя. А у этих идиотов решительности недоставало пойти дальше раздевания глазами — они считали, что такой орешек, как Лида, им не по зубам… Поспеловой оставалось только принимать еще более неприступный, гордый вид и глушить себя работой.
Постепенно слухи о ее поклонниках сменились рассказами о том, что она попросту фригидная «в ноль» — потому, дескать, и муж ее бросил.
В этот понедельник Лидия Александровна возвращалась домой около десяти часов вечера. Она торопливо стучала каблучками по асфальту и зябко ежилась на холодном ветру. Хотелось поскорее подняться к себе, выпить горячего чаю, почитать чего-нибудь и уснуть, не думая об одиночестве, которое, видно, на роду ей писано… Когда Лида еще училась в университете, какая-то цыганка пристала к ней на улице и напророчила, что жизнь будет долгой, но несчастливой…
В последние дни она часто вспоминала Обнорского — этот парень, несмотря на все свое хамство самомнение, чем-то понравился ей, может быть, он совсем не испугался ее, следователя… А ведь многие крутые мужики, попав к ней на допрос, очень быстро утрачивали свою крутость… К тому же этот журналист так смотрел на нее, что у Лиды даже заболела грудь, потом приехал, встречал после работы, до дому довез… Это было, конечно, очень приятно, но не могла же она взять и броситься на шею человеку, с которым в тот же день познакомилась. К тому же познакомилась, допрашивая его по делу об убийстве. А этот Обнорский — он явно запал на нее, на чашку кофе напрашивался… Бабник он, наверное, самый настоящий бабник…
Поспелова даже не замечала, что, думая об Обнорском, она как-то совсем не задавалась вопросами о его причастности к делу Лебедевой. А ведь ей с самого начала показалось, что журналист что-то знает… Странная тогда история получилась: этот оэрбэшник Колбасов сначала гарантировал, что Обнорский на первом же допросе потечет. И что у них на парня много чего есть интересного, а на поверку-то пшик пустой вышел… Хотя связи у Обнорского и впрямь были странными… Да и сам он странный какой-то: сначала смотрел сумасшедшими глазами, а потом как в воду канул. Наверное, тоже оказался из тех, у кого запала на одни слова и взгляды хватает…