— Не, хлопчик, ты еще трошки не дорос, чтоб у тебя майоры в советниках были. А советник я командира Седьмой парашютно-десантной бригады спецназа подполковника Абду Салиха Юсуфа — кстати, он классный мужик, у нас в Союзе в академии учился… Мафгум?
— Мафгум, — кивнул Андрей. — А мне сказали…
— Плюнь! — посоветовал Дорошенко. — Плюнь и забудь, тут все кому не лень плетут разное, ты меня слушай. Со мной, хлопчик, не пропадешь. Но горя хватишь.
И он снова залился смехом.
— Да вы садитесь, — спохватился Андрей. — Сейчас я чего-нибудь быстренько…
— Ни-ни-ни, — замотал головой Дорошенко. — Ни быстренько, ни средненько. Собирайся-обувайся и пошли буду тебя кормить и одевать. Кто из нас из Союза прибыл? Ты или я? Так шо — без всяких марципанов. Как-никак я тебе начальство. Мафгум?
Андрей кивнул и улыбнулся. (Позже выяснилось, слово «марципан» было излюбленным выражением Дорошенко — им он обозначал такие понятия, как «церемонии», «проблемы», «сложности» и ряд других, выражаемых обычно в офицерской среде матерными эквивалентами. За это Петр Семенович получил, естественно соответствующую кличку — Марципан, которая очень подходила к его забавному внешнему облику.) По дороге майор не переставая сыпал словами:
— Здесь шо главное? Хотя бы раз в день горячая пища! И — горячая жидкость, тот же чай, если супа нет. Это лязим [17] помнить. А всякая сухомятка, лимонада — это сплошной муштамам [18] .
Квартирка у Дорошенко оказалась маленькой, но чистой: холл, спальня, кухня и совмещенный санузел.
— Ну как? — спросил Петр Семенович, обводя свою квартиру довольным взглядом. — Хоромы! Ты б видел, в каких общагах мы с моей жинкой в Союзе жили… Жуть кошмарная, вспоминать на ночь не хочется — стенки тоненькие, фанерные, все слышно, ни потрахаться толком, ни поскандалить со своей бабой от души нельзя — соседи советами замучают… А ты женат?
— Женат, — кивнул Андрей, — но супруга в Москве осталась.
— Приедет?
— Нет, я же на год всего. Я практикант.
(К советским офицерам в некоторых странах разрешалось приезжать женам, но только в том случае, если срок командировки был более полутора лет. Все остальные вне зависимости от семейного положения считались холостяками и получали за это не полный оклад, а 80 процентов. Это дикое положение было отменено лишь 1990 году.)
— Да, — сочувственно вздохнул Дорошенко. — То муштамам. Мужику без бабы плохо. Да и бабе тоже — они ж, если честно, тоже люди, заблядовать могут… Я, конечно, твою в виду не имею… А мужику так вообще тоска — я свою два месяца не видал, спать ложусь — одежную щетку под руку кладу.
— Зачем? — удивился Обнорский.
— Так ночью погладишь — вроде как она рядом. И Дорошенко снова жизнерадостно захохотал. Разговаривая, он успел в мгновение ока собрать на столе немудреную закусь, порезать помидоры с луком и пожарить яичницу на сале. Посмотрев на стол Петр Семенович задумался и искоса взглянул на Андрея.
— Грех, однако, с дороги-то не выпить… Да под такую закусь…
— Я сейчас, — вскочил Обнорский. — У меня…
— Сиди спокойно. Все имеется. Только так: то, шо мы тут с тобой выпиваем, — между нами. Тамам?
— Тамам, — улыбнулся Андрей. Они выпили по первой и навалились на еду. Дорошенко продолжал разговаривать с набитым ртом:
— Один на один можешь звать меня просто Семеныч, но когда люди кругом — будь любезен по имени-отчеству, а при начальстве — по званию. Потому как панибратства в армии не любят.
После второй стопки Семеныч начал рассказывать о себе. Когда-то Дорошенко был летчиком-истребителем, при этом увлекался парашютным спортом. Потом его списали с летной работы по здоровью, и он переквалифицировался в начальники ПДС полка. С помощью бывших друзей, сделавших карьеру, Семеныч получил возможность поехать на заработки в загранку.
— Я, Андрюша, в этом спецназе сам ни хера не понимаю. Мое дело — научить людей прыгать, техникой пользоваться. Через месяцок приедет старший советник в бригаду, он и начнет их всем остальным премудростям обучать. Но что это будет за фрукт или овощ — тайна, покрытая мраком. А ты-то как? Боишься прыгать?
— А я что, тоже должен буду прыгать? — удивленно спросил Обнорский.
— А то как же?! Это ж наша техника, местные должны ей доверять, видеть, что мы все прыгаем — и ничего. И потом, в спецназе прыгают все — даже повара и завскладами. Ты не бойся.
— А я не боюсь, — пожал плечами Обнорский.
— Не боишься? Ну молодец, а я вот восьмую сотню прыжков разменял — все одно страшно, перед прыжком уснуть не могу.
После третьей рюмки о себе начал рассказывать Андрей. Обнорский говорил и удивлялся самому себе: этому простому мужику, человеку совсем не его круга, он рассказывал то, что, наверное, не стал бы говорить многим близким знакомым.
— А форму мне в бригаде выдадут? — спросил Андрей.
Дорошенко успокаивающе махнул рукой:
— За форму не волнуйся — получишь полный набор: обычную песчанку, камуфляжку, ну и парадку — ее тебе шить будут.
— А оружие? Тоже выдадут? Семеныч вдруг аж пригнулся, зачем-то оглянулся и спросил почему-то шепотом:
— Какое оружие? Ты шо?! Даже и думать не думай! Генерал брать оружие запретил!
— Как? — растерялся Андрей. — А я видел…
— Шо ты там видел — я и знать не хочу, — перебил Дорошенко. — То мужики в бригадах берут стволы, но подпольно, шоб никто ничего не видел… А мы тут — люди еще новые, вот оботремся малость, видно будет… Старший советник приедет — он и решит. И скажу тебе по опыту — чем дальше от оружия, тем меньше всякой херни случается.
«Ничего себе подпольно», — подумал Обнорский, вспомнив автомат, валявшийся совершенно открыто рядом с пьяным Гридичем. Однако возражать Дорошенко не стал, поняв, что столкнулся с очередной загадкой, отгадку на которую предстояло искать самому.
Ближе к полуночи выпили на посошок.
— Утром подходи ко мне часов в семь — в бригаду поедем, знакомить тебя со всеми буду. Раньше там нам делать нечего. Да и ты поспать должен…
Андрей, слегка покачиваясь от усталости и выпитой водки, пошел к себе через тускло освещенный низкими фонарями гарнизон. Темная казарма казалась совсем нежилой. В тридцать второй комнате было тихо. Андрей зашел к себе, лег и еще раз перебрал по эпизодам весь бесконечный день, свой первый день в Южном Йемене. Обнорский не мог понять, отчего у него душе осталось ощущение немотивированной вроде бы тревоги.
«Наверное, просто от новых впечатлений. Все не так уж и плохо», — подумал Андрей, засыпая.
…В ритм новой жизни Андрей вошел быстро — работы хватало, и скучать не было времени. Каждое утро он с Семенычем уезжал на стареньком, оставшемся еще от англичан «лендровере» в бригаду, базировавшуюся в пятнадцати километрах от Адена. Это местечко называлось «Красный пролетарий» и находилось уже в провинции Лахедж — точнее, на административной границе между провинциями Аден и Лахедж. Дорошенко в основном проводил занятия с личным составом — предпрыжковая подготовка, укладка парашютов, методика действий в случае возникновения нештатных ситуаций…