— Мне пора, — сказала стюардесса и чуть виновато улыбнулась. — Иначе выйдем из графика, и командир мне устроит такое…
Андрей машинально кивнул и упавшим голосом спросил:
— А когда вы снова прилетите?
— Не знаю, — покачала головой Лена. — Мы же не постоянно в Аден летаем — экипажи меняются, тасуют по направлениям… И потом, у меня скоро отпуск, да еще с учебой всякие сложности, я ведь тоже студентка, только заочница… Скорее всего в конце августа — начале сентября прилетим…
— Я в Тарике живу, это гарнизон такой, все русские знают… Через дежурного можно всегда меня найти, у нас в дежурке телефон есть… Позвоните, когда прилетите, ладно? Я вам сейчас быстро номер запишу… Я вам весь Аден покажу лучше Пахоменко…
На обрывке сигаретной пачки Андрей торопливо накорябал пять цифр и сунул стюардессе клочок в руку, а Лена вдруг качнулась к Обнорскому и тихонько коснулась его щеки своими теплыми губами… Андрей впал в транс, а когда очнулся — девушка уже бежала по служебному проходу к летному полю, прижимая к белой форменной блузке колючий красный букет…
— Прилетайте скорее! — заорал ей вслед Обнорский и чуть было не бросился вдогонку, но дверь служебного прохода уже закрылась и перед ней с важным видом встал толстый йеменский таможенный офицер.
Андрей, закурил и только тут сообразил, что снова не спросил у Лены ни московского телефона, ни даже фамилии… Оставалось лишь ждать сентября и надеяться на новую встречу. Если бы тогда Обнорский хоть на мгновение мог представить, каким будет их сентябрьское свидание… Наверное, он крикнул бы Лене вслед не «прилетайте скорее!», а «увольняйтесь из стюардесс!» или что-нибудь вроде этого… Но до сентября было еще четыре месяца, предчувствия молчали… Лишь вернувшись вместе с Пахоменко и Геной в Тарик и вспоминая вечером бегущую к летному полю Лену, поежился Андрей от страшноватой ассоциации — букет издали казался пятнами крови на белой форменной блузке.
Поцелуй Лены словно снял с Андрея некий черный морок и помог ему нормально дождаться возвращения ребят из бригад к началу мая. С очередным возвращением бригадных в гарнизоне начался настоящий разгул — первомайские праздники плавно перетекли в юбилей Победы, а потом подошел день проводов в Союз Володьки Гридича и Лешки Цыганова. В Тарике носились упорные слухи, что в Союзе новый генсек Горбачев решил «запретить пьянство», и поэтому, видимо из русского желания «надышаться перед смертью», запил весь гарнизон — и хабиры, и переводчики.
Гридича и Цыганова провожали три дня подряд, — на второй день случился весьма неприятный инцидент, едва не закончившийся совсем уж плачевно. Вовка и Леха пригласили на свои проводы одного переводчика с гражданского контракта — он был их однокурсником по ИСАА, а в Йемене работал с группой советских строителей, сооружавших в пригороде Адена, недалеко от Шейх-Османа, приливную гидроэлектростанцию. Звали этого парня Виталий Лисовский, и в лице его и впрямь было что-то лисье. Кстати, Лисовского знал хорошо и Илья Новоселов — Лис, оказывается, два курса отучился в ВИИЯ, а потом ушел из военной системы в гражданский институт… С чего пошла заводка, Андрей не видел, на второй день пьянки он тихо задремал в кресле, вспоминая то Лену, то Машу, то одну студентку-медичку из Питера, с которой у него возник бурный постельный роман за несколько месяцев до отъезда в Йемен…
От приятных грез Обнорского заставила очнуться разбившаяся о стенку над его головой бутылка из-под водки. Андрей удивленно заморгал: Леха Цыганов, по пояс голый, прыгал перед Лисовским, пытаясь достать того кулаками, и орал:
— Ты, блядюга, за это ответишь!…
В углу рядом с умывальником лежал Вовка Гридич, судя по всему, сбитый с ног Лисом, парнем довольно крупным. Илья спокойно спал на дальней кровати, не обращая внимания на шум, а Армен Петросов, от волнения перешедший на армянский, пытался увещевать взбесившихся однокурсников. Цыганов сделал удачный финт и попал Лисовскому по скуле — тот отлетел к столу, опрокинул его и ухватился за финку, которой во время пьянки резали хлеб, сыр и колбасу. Глаза у Лиса налились кровью, он выставил лезвие перед собой и, присев, пошел на Цыганова. Андрей, естественно, решил вмешаться на стороне Лехи — Лисовского он почти не знал, да и вообще этот парень ему сразу не понравился.
Обнорскому захотелось продемонстрировать, как настоящие десантники выбивают ножи из рук разных гражданских мудаков, но он не учел, сколько было выпито водки и свою обувь — на Андрее были не кожаные сапоги, а вьетнамки на босу ногу. Поэтому, когда Обнорский встал и картинно махнул нижней конечностью, финка, пробив вьетнамку, вошла в стопу, а на пол брызнула кровь.
От вида собственной крови Андрей протрезвел и озверел одновременно, нырнул под руку Лисовскому, беря ее на излом и одновременно направляя Лиса лбом в шкаф. Треск пробиваемого головой шкафа слился с хрустом ломаемой кости, Лисовский взвыл и тут же отключился. Стало тихо. Все замерли, и тут раздался стук в дверь.
Ребят спасла слаженность действий: Петросов и Цыганов быстро отволокли Лиса за шкаф, Обнорский сел в кресло, а очухавшийся Гридич метнулся к двери — пришел дежурный снизу выяснить, что за крики у переводчиков.
— Проводы, в Союз улетаю! — криво улыбнулся Володя.
Дежурный, немолодой хабир в звании майора, скептически оглядел заплывающий после удара левый глаз Гридича, потом заметил кровь на полу и стал очень серьезным:
— А это что?
— Это я на стекло наступил, — подал из кресла голос Обнорский, пытавшийся пальцами зажать рану, из которой просто хлестало.
Хабир, конечно, не поверил и как-то слишком торопливо ушел.
— Заложит, сука, — пробормотал Илья, проснувшийся под финал драки и быстро включившийся в происходящее. — Надо быстро козла этого спрятать куда-нибудь — сейчас нагрянут шефы разбираться.
Бесчувственного Лисовского быстро перекантовали в душ, Андрей там наскоро промыл и перебинтовал ногу, в то время как остальные участники банкета лихорадочно наводили порядок в комнате — как оказалось, все было сделано вовремя. Минут через пятнадцать пожаловали замполит Кузнецов и секретарь парткома военной колонии подполковник Кораблев — оба, кстати, сами заметно поддатые. Никакого особого криминала они не обнаружили и, как показалось Обнорскому, сами вздохнули по этому поводу с облегчением. Но нотацию на полчаса все же зачли и пообещали сделать соответствующие выводы. После их ухода вздохнули с облегчением и переводяги — за пьяную драку с поножовщиной все могли огрести «полный расклад с высылкой». И даже то, что у Гридича с Цыгановым уже закончился срок, ничего не изменило бы — выслать ведь можно и в последний день…
Потом ребята занялись приведением в чувство Лисовского: судя по всему, у него, кроме перелома руки, взявшейся за нож, было еще и сотрясение мозга. Лису быстро соорудили самодельную шину, дождались сумерек, через «тропу переводчиков» незаметно вывели на шоссе и усадили в такси.
— Уебывай, падла, — бросил ему на прощание Цыганов. — Попробуй только вякнуть что-нибудь кому-нибудь — в Москве встретимся… Скажешь: споткнулся, упал, очнулся — гипс…