Андрей повернулся к Назрулло и перевернул его на спину. Маленький таджик был мертв — пуля вошла ему аккуратно между глаз, туда, где сходились широкие лохматые брови, за которые Илья иногда называл Ташкорова Леонидом Ильичом…
Не спуская глаз с улицы, Обнорский подхватил Ташкорова под мышки и, пятясь задом, оттащил его за угол здания Нади Дуббат. Там он осторожно опустил тело Назрулло на землю и присел рядом на корточки. Смерть изменила лицо Ташкорова — видимо, от пулевого удара в переносицу произошло кровоизлияние в нос, и он стал намного толще, чем при жизни. Карие глаза неподвижно смотрели в темнеющее небо, Обнорский бережно закрыл их, предварительно оттерев своей кашидой с лица кровь убитого. Потом он взял палестинский платок таджика, закутал им голову Назрулло и попытался вспомнить, как укладывают мертвых мусульмане. Вроде бы их располагали головой к Мекке. Андрей прикинул в уме карту и подвинул тело Ташкорова так, чтобы ступни его ног смотрели в сторону моря. Не зная, что еще сделать, он несколько раз беспомощно оглянулся, неумело опустился на колени, сложил по-католически руки перед собой и шепотом начал читать Фатиху:
— Бисми-Ллахи-р-Рахмани-р-Рахим… Аль-Хамду-лиль-Лла Рабби аль-Алямин, Ар-Рахмани, р-Рахим, Ма-лик-Яум-ад-Дин… [40]
Дочитав суру до конца, Андрей выкурил сигарету, тупо глядя в море, потом поднялся и, закинув автомат стволом вниз на правое плечо, пошел прочь. Оглянувшись в наступивших сумерках на тело Ташкорова, Обнорский вдруг почувствовал что-то вроде зависти к Назрулло — тому уже не надо было идти, передвигая измученные, сопревшие ноги, он мог спокойно лежать в теплой пыли и никуда не торопиться…
К посольству он вышел часам к восьми вечера, когда на измученный город уже опустилась ночь. В черном небе ярко горели звезды, равнодушно взиравшие на грешную землю, которую свихнувшиеся люди поливали своей же кровью…
Обнорский сманеврировал так, чтобы выйти к главным воротам миссии через тот же самый пост, что и в прошлый раз, — у него была смутная надежда, что там окажется уже знакомый ему бедуин. Вариант силового прорыва Андрей даже не рассматривал — какой там прорыв, если он обессилел настолько, что не шел, а плелся, шаркая толстыми подошвами по заметавшему асфальт песку. Поэтому Обнорский снова в открытую пошел прямо на пост, надеясь только на Удачу…
Но на этот раз версия о «лейтенанте Шухри, прибывшем от полковника Абу Фарраса», не прошла — Обнорского быстро разоружили и, не вступая с ним в переговоры, куда-то повели. Андрей, у которого сложилось неприятное впечатление, что кочевники словно поджидали его, не сопротивлялся, понимая всю бесперспективность этих попыток. Даже если бы он, собрав волю в кулак, и вырубил бы пару абьянских воинов — остальные просто расстреляли бы его…
Его завели в первый от посольства дом — по дороге Обнорский заметил, что дислокация кочевников вокруг посольства несколько изменилась: теперь на ворота советской миссии было направлено штук пять «безоткаток», минимум три «дашки» [41] и даже одна 155-миллиметровая гаубица. Похоже, что за прошедшее с его прошлого визита время обстановка здесь очень накалилась.
Его ввели в какую-то комнату, освещаемую керосиновыми лампами, — Андрей после темной улицы невольно зажмурился, поэтому не сразу разглядел шагнувшего ему навстречу человека в длинной накидке из верблюжьей шерсти. Лишь когда тот заговорил по-русски, Обнорский узнал его и похолодел, понимая, что влип по-настоящему.
— Товарищ Андрей… Как поживаешь? Здорова ли твоя семья?
На него смотрел и скалил белые зубы в издевательской улыбке бывший замполит Седьмой бригады майор Мансур.
— Ты удивляешь меня, переводчик… Сначала ты казался мне умнее. Почему ты надел форму палестинского офицера? Как ты себя назвал — лейтенант Шухри? Очень интересно… Что тебе здесь надо? Ты решил вмешаться в чужие дела? У нас здесь не любят шпионов…
Мансур укоризненно покачал головой и замолчал, ожидая ответа.
— Я… я не шпион… — с трудом выдавил из себя Обнорский. — Меня послали в посольство узнать, какая тут обстановка… У нашего генерала нет связи…
— А почему ваш генерал сам сюда не приехал? Он чего-то боится? — Мансур явно издевался над ним, наслаждаясь растерянностью Андрея и его беспомощностью.
— Я не знаю… Генерал мне не докладывает. Кто-то из задержавших Обнорского кочевников протянул Мансуру отобранное у переводчика оружие. Мансур понюхал стволы и ахнул в притворном удивлении:
— Йа-Лла! Из этого оружия много стреляли… В кого ты мог стрелять, переводчик? Только в мой несчастный народ… Это преступление, товарищ Андрей… Ты знаешь, что делают с убийцами по законам шариата?
Обнорский знал, что предписывает убийцам шариат, и поэтому почувствовал, как его левый глаз вдруг задергался в нервном тике.
Наступившую нехорошую паузу неожиданно прервал какой-то шум в дверях, в комнату вошел еще один человек, поприветствовавший всех голосом, показавшимся Андрею знакомым:
— Месэ эль-Хейр, йа мухтарамин! [42] Андрей обернулся — в комнату вошел Кука. Капитан Советской Армии Виктор Вадимович Кукаринцев.
Судя по всему, Обнорского он увидеть здесь никак не рассчитывал, поэтому слегка смешался, но тут же взял себя в руки и задал вопрос:
— Ты как здесь оказался?
Андрей сглотнул комок в пересохшем горле и медленно ответил:
— Меня послал в посольство генерал.
— Снова? — удивленно переспросил Кукаринцев. — А зачем?
Обнорский опустил голову и молча уставился на носки своих серых от пыли ботинок, перед глазами у него стояла как наяву фотография Куки и Мансура, беседующих на Арусе… Что же все-таки происходит? Какая связь между бывшим замполитом и переводчиком Грицалюка?
Между тем Мансур решил проявить тактичность и слегка поклонился Куке:
— Возможно, вам лучше побеседовать наедине… Товарищ Андрей явно устал — пусть присядет…
Майор вышел из комнаты, уведя за собой своих людей, и Обнорский с Кукаринцевым остались одни. Андрей обессиленно опустился на пол, привалясь спиной к стене, и начал нашаривать в кармане сигареты со спичками — их у него при обыске не отобрали. Кука тоже присел на корточки и заглянул Обнорскому в глаза.
— Итак, что ты тут делаешь?
— А ты? — ответил вопросом на вопрос после первой затяжки Андрей.
Куке это очень не понравилось, и он аж весь перекосился.
— Ты не забывайся! Я все-таки капитан, а ты еще вообще неизвестно кто! — Вот именно, товарищ капитан, я студент, поэтому мне вся ваша армейская субординация — до глубокой фени. Я тут на практике. Стажируюсь.