Андрей, окончательно смешавшись, тупо закивал:
— И в Триполи… и здесь… Что происходит? Сандибад прищурил правый глаз и почесал пальцем висок.
— В Триполи я живу уже два года… А на этой улице… Тебе не кажется, маленький братец, что это место не самое лучшее для разговора? Тем более что ты, кажется, ранен… Мне грустно: ты забыл многое из того, чему я пытался тебя научить когда-то. Хотя в самом начале ты держался вполне сносно… Пойдем отсюда — у меня машина за углом…
Палестинец подхватил Обнорского за локоть и быстро потащил за собой. Андрей не сопротивлялся, он был настолько ошеломлен, что даже не пытался осмыслить случившееся, — ясно было, что без пояснений Сандибада ему все равно ничего не понять…
В машине (ею оказался вполне приличный «фиат») палестинец осмотрел рану Обнорского и недовольно покачал головой:
— Надо зашивать… Какой сегодня день?
— Среда, — машинально ответил Андрей, — вернее, уже четверг.
— Отлично, — кивнул Сандибад. — Сегодня в госпитале Первого сентября дежурят мои друзья — съездим к ним, они помогут и не будут задавать лишних вопросов…
Палестинец тронулся с места настолько резко, что Обнорского откинуло на спинку сиденья. Машина неслась по пустынным улицам на большой скорости, на лицо Сандибада падали отсветы ночных фонарей, и Андрей смог наконец спокойно рассмотреть бывшего инструктора рукопашного боя Седьмой бригады южнойеменского спецназа. Последние пять лет, казалось, практически не изменили палестинца, только седины в его густых вьющихся волосах явно прибавилось. А прищур глаз и улыбка остались такими же, какими Андрей помнил их с Йемена… Но все-таки — откуда он взялся на темной улочке Сук ас-Суляса? Случайно? В такие случайности Обнорский не верил — случайно можно в центре города днем в кафе столкнуться, да и то…
Сандибад словно услышал его мысли, улыбнулся и негромко сказал:
— Что касается того, как я оказался на этой улице… Видишь ли, маленький братец, я уже три недели пытаюсь с тобой встретиться, но мне не хотелось это делать при свидетелях… Поэтому ты уж прости, но мне пришлось немного понаблюдать за тобой. Я почти перехватил тебя, когда ты вышел из аэрофлотской виллы, но ты успел поймать такси… Мне пришлось ехать следом… Дальнейшее ты знаешь…
— А как ты вообще узнал, что я в Триполи? — спросил Обнорский. — И зачем ты хотел встретиться?
Поняв, что допустил бестактность, Андрей осекся и дотронулся до лежавшей на руле руке палестинца.
— Прости… я не то хотел сказать… Я очень рад, что мы встретились, Сандибад! Я рад, что ты жив. Я просто не понял, почему ты хотел, чтобы никто не знал о нашей встрече… Ты — нелегал?
Сандибад весело рассмеялся и хлопнул Обнорского по плечу.
— Не волнуйся, с документами у меня все в порядке. Легальнее не бывает. Зовут меня Али Муслим Фаркаши, я владелец магазина модной одежды «Катус». Видал, может быть, на улице Истикляль? Как я узнал, что ты в Триполи? Это было несложно, ты же знаешь, что у нас, палестинцев, много источников информации в любой арабской стране… Я знаю имена всех советских военных переводчиков, которые работают в Триполи. Видишь ли, кроме торговли у меня есть еще одно дело здесь. Когда я узнал, что ты появился в Триполи, мне пришла в голову мысль: возможно, ты захочешь мне помочь. Но это дело достаточно деликатное. Поэтому я не хотел, чтобы еще кто-нибудь из советских знал о нашей встрече… Я надеялся поймать тебя как-нибудь вечером в городе, но ты, маленький братец, оказался большим домоседом… Я хотел было уже посылать к тебе человека, но ты все-таки выбрался наконец из Хай аль-Акваха… Я тоже рад, что ты жив. Аллах уберег тебя.
— А что за дело, Сандибад? — Андрей бережно баюкал раненую руку — боль от локтя постепенно спускалась к кисти.
Палестинец покачал головой:
— Мы уже подъезжаем к госпиталю — давай сначала подлечим твою руку. А поговорить мы еще успеем.
В госпитале хирург-палестинец в безукоризненно белом халате сделал Обнорскому два укола, промыл порез, наложил на него три аккуратных шва и плотно перебинтовал руку. Предварительно пошептавшись с Сандибадом, никаких вопросов он действительно не задавал. Врач дал Андрею тюбик какой-то мази и несколько упаковок бинтов, сказав, что неделю придется походить с повязкой, которую нужно менять через день; потом все стянется, а швы сами рассосутся — снимать их не надо…
От уколов и потери крови Обнорского потянуло в сон, но когда они с Сандибадом вернулись к его «фиату», Андрей все же нашел в себе силы, чтобы снова спросить:
— Так что за дело, Сандибад?
Палестинец окинул его скептическим взглядом и мягко улыбнулся:
— Ты уже совсем спишь, маленький братец, а разговор у нас будет долгим и серьезным… Давай договоримся так: завтра к пяти часам вечера ты придешь на улицу Истикляль и найдешь магазин «Катус». Я там буду тебя ждать, и мы спокойно все обсудим. Не возражай. А сейчас я отвезу тебя к твоей гостинице, хорошо?
На возражения сил уже не хватило, Андрей молча кивнул, и Сандибад повез его в Хай аль-Аквах.
Было уже почти четыре часа утра, когда Обнорский вошел наконец в гостиницу. Швейцар-ливиец, проснувшийся от его стука, равнодушно впустил Андрея. Окровавленную куртку Обнорский свернул и положил на раненую руку так, чтобы кровь и повязка не были видны. Добравшись до кровати, Андрей даже не стал раздеваться — завел будильник непослушными пальцами и упал лицом в подушку. Глаза слипались, и голова наотрез отказывалась что-то анализировать или просчитывать… Через мгновение он спал, и единственное, о чем он успел подумать, это как ему выдержать шесть часов лекций в пехотной школе…
Как ни странно, но лекции эти он выдержал, тем более что их на следующий день оказалось не шесть, а четыре: полковник Сектрис неожиданно свел три группы в последние два часа на практическое занятие, которое решил провести лично со старшим переводчиком школы майором Александром Крыловым. Обнорский возражать, естественно, не стал, он доплелся до преподавательской, сел за свой стол и сразу же задремал, положив голову на левую руку…
После обеда он успел поспать еще пару часиков в гостинице и, подъехав к пяти вечера на улицу Истикляль, чувствовал себя уже вполне бодро.
«Катус» действительно оказался респектабельным и дорогим магазином, Обнорского там уже ждали. Не успел Андрей войти, как к нему подскочил высокий молодой приказчик и вежливо пригласил пройти за прилавки. Там по винтовой лестнице Обнорский спустился вниз и оказался в уютно обставленном подвальном помещении, где его уже ждал Сандибад. Они обнялись и долго не размыкали объятий, словно компенсируя теплотой приветствия суматошность и некоторую натянутость ночной встречи. Потом палестинец пригласил Андрея за стол, на котором уже дымились чашки с кофе.
Минут двадцать они рассказывали друг другу, чем занимались в прошедшие с их последнего разговора в Йемене годы. Впрочем, рассказывал о себе в основном Обнорский, Сандибад же сказал только, что, выбравшись в сентябре 1985 года из Адена, сначала жил в Ливане, потом некоторое время провел в Испании, а потом занялся торговлей в Ливии. Палестинец явно многого недоговаривал, но Обнорский этому не удивлялся, он понимал, что в жизни офицера Фронта национального спасения Палестины было много такого, о чем лучше не спрашивать — все равно не ответит…