— Не знаю, хороший мой, не знаю… Ты для меня как стихийное бедствие, горюшко ты мое. И так все сложно было, а сейчас — совсем не знаю…
Сергей загорячился, он всегда любил быстрые решения, ждать для него было мучительнее всего.
— Катя, посмотри, чем мы занимаемся… Зачем? Жизнь-то ведь проходит, мы уже не дети, свистит мимо, не останавливается, а ведь, вроде, только вчера в универ поступали… Давай все бросим, уедем, начнем все сначала, мир большой…
Катя улыбнулась грустно, и было в этой улыбке сразу все — и материнская доброта, и сестринская тревога, и сладкая горечь желанной любовницы:
— Торопыга ты мой… О чем ты говоришь… Куда нам уехать? Найдут… А если даже не найдут — ты что, считаешь, что Олега можно вот так бросить? Да и ребята некоторые — не все, конечно, но есть такие, — они, как дети, пропадут совсем без нас, их в пять минут разменяют. А они нам верят — и мне, и тебе теперь, между прочим! И еще есть обстоятельства, которые меня в этой стране держат.
Только ты меня сейчас об этом не спрашивай, ладно?
Сергей прижался к ее груди лицом и прошептал:
— Я люблю тебя, Катенька моя… А ты? Катерина ответила ему поцелуем, и они снова начали ласкать друг друга, но на этот раз нежно и осторожно, без прежней ненасытной жадности…
Под утро, уже собираясь уходить, Сергей вздрогнул, вспомнив брошенные ему в лицо слова Маркова. Вероятно, он и не забывал о них, они глубоко засели в подсознании, словно заноза.
— Катя, слушай, я спросить тебя хотел… Ты такого Мишу Касатонова не знала случайно?
— Нет, — Катерина подняла на него удивленные глаза. — А кто это?
— Да так, — замялся Сергей, — браток один. Говорят, крутился когда-то в нашей команде.
— Никогда про такого не слыхала, — Катя говорила искренне и убежденно. — Знаешь, сколько разной молодежи крутится, туда-сюда переходят… Я их и не упомню всех. А зачем он тебе?
— Да нет, ерунда, — облегченно выдохнул Сергей. — Не знаю, почему даже вспомнилось… Он долго целовал Катю перед уходом, пока она не оторвалась от него сама:
— Поздно уже. Вернее, рано… Скоро за мной Доктор приедет. Иди, хороший мой, поспи хоть немного. Завтра увидимся… Вернее, уже сегодня…
Из Катиного подъезда Сергей вышел, покачиваясь, как пьяный, хотя весь хмель из него давным-давно вышел. Его качало от счастливой блаженной усталости, он не чувствовал ног… Наверное, потому и не увидел, что в глубине двора-колодца в неприметной «шестерочке» сидел Гусь, смотрел на него воспаленными прищуренными глазами и улыбался…
В середине следующего дня Сергей решил нанести визит Виктору Палычу — обсудить создавшееся после нового задержания Олега положение. К кабачку «У Степаныча» он подъехал без предварительного звонка, решив скоротать время за обедом, если не застанет Антибиотика сразу. Посетителей в кабачке не было — Степаныч решил устроить санитарный день. За столиком у двери в отдельном кабинете сидел Гусь, который, увидев Челищева, встал и закрыл собой проход. Сергею сразу не понравилась пакостная улыбочка, появившаяся на лице Гуся. Но счастливое блаженство минувшей ночи еще не ушло, поэтому Сергей решил, что называется, не заводиться.
— У себя? — спросил Челищев, кивнув на дверь в кабинет.
— А че надо-то? — Гусь явно напрашивался на ссору, но Сергею она была вовсе ни к чему. Чувствуя, однако, как против его воли гнев начинает гнать в кровь адреналин, он постарался ответить как можно спокойнее:
— Что мне надо, я сам объясню. Скажи — Адвокат пришел, разговор серьезный есть.
Гусь сначала с преувеличенно серьезным видом кивнул, а потом снова ухмыльнулся:
— Я гляжу, Адвокатов у нас развелось немерено. Как бы не перепутать! А то — под одной кликухой ходите, с одной бабой спите.
— Что?! — оторопел Сергей, — Что ты сказал, придурок?!
Гусь ощерился, и глаза у него стали дикими.
— Я-то, может, и придурок, но не мусор, и через кровь родную не перешагивал…
Словно красная лампочка взорвалась в мозгу у Сергея, и он молча бросился на Гуся, забыв одну из основных заповедей любого вида боевых единоборств: своим гневом ты помогаешь противнику. Гусь встретил Челищева прямым ударом в челюсть, и Сергей долго еще потом удивлялся, что удар не отправил его в нокаут, а лишь сбил с ног.
— Ну что, мусорок, понравилось? На этот раз об осторожности забыл Гусь, он слишком близко подошел к лежавшему на спине Челищеву. Сергей мгновенно провел классический прием — подцепив стопой левой ноги пятку противника, ударил правой ногой в опорное колено. Гусь упал. Вскочили они одновременно, и Сергей сразу почувствовал, как от пропущенного страшного удара у него кружится голова и его подташнивает. Нокдаун добавился к изнурительной бессонной ночи и выпитому накануне.
Гусь же, наоборот, казался просто сгустком энергии. Зашипев, он выбросил вперед руку, и перед самыми глазами Челищева сверкнуло лезвие ножа. Сергей отпрянул в коридор, ведущий на кухню, Гусь шагнул за ним. Его рука с ножом, казалось, жила самостоятельной жизнью, холодно мерцавшее лезвие описывало минные восьмерки и заставляло Сергея непрерывно пятиться. Гусь держал нож уверенно, не сжимая ручку слишком сильно, чтобы не лишать подвижности кисть, а в его сощуренных глазах скалилась смерть. Сергей почувствовал, как страх начинает сковывать его движения, и со всей силы сжал зубы, пытаясь сконцентрироваться. По тому, как стали исчезать вдруг посторонние звуки, он понял, что это ему удалось. Теперь Челищев слышал лишь шипение Гуся и легкое посвистывание резавшего воздух лезвия. Гусь гнал Сергея по коридору, развернувшись к нему правым боком и чуть откинув назад левую руку. Челищеву была знакома эта стойка — североитальянская ножевая школа: противника нужно догнать до стены, откуда ему уже некуда пятиться дальше, и сквозь кружево обманных финтов ударить под ребра снизу — справа или слева — в зависимости от того, в какой руке будет нож на момент финального удара. К счастью, дверь в кухню была открыта. Сергей не заметил, как оказался между двумя большими кухонными плитами. Дальше отступать было некуда, за спиной у него были стол для разделки мяса и стена. Боковым зрением Челищев заметил на этом столе огромный тесак и рванулся к нему. Гусь уловил это движение и прыгнул, но опоздал… А может, наоборот, слишком поторопился… Фактически, он сам налетел на тесак, который Сергей в падении успел выбросить вперед. Тесак глубоко вошел Гусю в грудь, с противным звуком разрезаемых ребер… Когда все кончилось, Челищев снова обрел способность слышать. Непрерывно кричала толстая повариха. Бледный Степаныч выглядывал из коридора. За его спиной причитали две официантки. Крови из Гуся вытекло много — как из неграмотно забитого кабана. Челищева затошнило, он сглотнул, подавляя дурноту, вытер рукой пот со лба и хрипло бросил Степанычу:
— Живо все двери в кабак закрыть! Всех, кто здесь есть, — к вам в кабинет, по очереди! И Виктору Палычу звони. Да тихо вы! — Последняя фраза предназначалась впавшим в истерику женщинам. Покачиваясь, как после тяжелой работы, Сергей пошел было в кабинет, но на полдороге понял, что не удержится, и бросился в туалет, где его тяжело вырвало. Догадливый Степаныч притащил в трясущихся руках стакан водки, Сергей выпил и почувствовал себя немного легче.