Он защитился. Не худо, но и не блестяще как ожидали его преподаватели. Интереса к учебе у Зверева уже не было — он видел себя в ином качестве. А ведь прочили ему научную карьеру… Но Сашка, к изумлению многих своих однокурсников и преподавателей, получил открепительный талон и заявил, что распределяться (сам он говорил — определяться) хочет самостоятельно.
— Куда же вы, Саша? — спросил Зверева один из его наставников. Авторитет, доктор наук, автор шестидесяти серьезных работ.
— В милицию, Лев Исакыч, в милицию.
Итак, восьмого сентября тысяча девятьсот восемьдесят шестого года Александр Андреевич Зверев впервые перешагнул порог двадцать седьмого отделения в качестве оперуполномоченного. В кармане пиджака лежала красная ксива с золотой надписью на обложке. Со всеми положенными печатями и Сашкиной фотографией.
Было тут, правда, одно но: на фотографии оперуполномоченный Зверев был в штатском: пиджак, белая сорочка, галстук. Армейское звание лейтенант запаса, полученное на военной кафедре института, в МВД силы не имело. Этот маленький нюанс — отсутствие милицейского звания — повлек за собой большую неприятность: зарплата опера состоит из должностного оклада (аж целых семьдесят два рубля!) и доплаты за звание… Вот этой-то доплаты — девяносто рэ — ему не полагалось.
Теоретически трансформация воинского звания в милицейское была проста. На практически бюрократическая машина совершенно не желала следовать призывам разума и логики. Зверев метался между РУВД и Василеостровским военкоматом. В какой-то момент ситуация стала принимать совершенно шизофреническую окраску… Сашка решил плюнуть и просто дождаться, когда все само собой утрясется.
Итак, утром восьмого сентября (ах, какое было утро — прохладное и чистое!) Саня Зверев бодро пробежал сотню метров от метро до двадцать седьмого и ровно в девять предстал перед заместителем начальника по оперработе майором Давыдовым. Доложил о прибытии. У Михаил Иваныча голова после вчерашнего трещала будь здоров. Он через силу улыбнулся и сказал:
— Добро, Саша… В шестнадцать ноль-ноль заступаешь на дежурство.
— Есть, товарищ майор.
— Да брось ты это. Зови проще — Михал Иваныч.
— Понял… А сейчас?
«Сейчас бы пивка холодного», — подумал с тоской Давыдов, но вслух сказал:
— Давай к Сухоручко — он дело найдет. Чего-чего, а дело-то найдется.
Капитан Сашке обрадовался, как родному.
— О, — сказал он, — Сашок, ты кстати… Мне убегать нужно срочно, а ты прими-ка заявительницу. Кошелек у нее, понимаешь, украли. Так ты поработай с дамочкой.
— А где?
— Что — где?
— Где мне с ней заниматься? В смысле рабочего места?
— А-а… ну, давай хоть у меня пока. А потом уже решишь эту проблему с Давыдовым. Понял?
Потом капитан передал Сашке заявительницу (вот, — сказал он, — один из наших лучших оперативников и мой, так сказать, ученик. Мы с ним вместе в прошлом году вооруженного преступника взяли. Об этом и в газетах было. Не читали?) и убежал, засовывая в карман наручники. Сашка стал работать с заявительницей. Он подробно расспросил женщину о краже кошелька, тщательно описал его и т.д. и т.п. Бумага получилась солидной, на двух листках. Под конец Сашка заверил женщину, что уголовный розыск примет все меры к раскрытию кражи.
Тут аккурат пришел Семен Галкин. Когда он услышал последние фразы Зверева, то поскучнел и решительно вмешался в разговор.
— А что, извините, случилось-то? — спросил он и взял у Сашки бумагу.
Семен читал и слегка покачивал головой. В глазах светилась вековая скорбь иудейского народа.
— А вы, гражданочка, видели, как произошла кража? — поинтересовался Галкин вежливо.
— Нет, разве усмотришь?
— Да, действительно… Вы извините, Людмила Андреевна, но, думаю, надо это заявление переписать.
— А что такое? — насторожилась заявительница.
— Да пустяк, — сказал Семен, — мелочь… Бюрократические, знаете ли, штучки. Сотрудник молодой, неопытный…
— А мне сказали — один из лучших оперативников.
— Да, — легко согласился Семен, — очень хороший оперативник. Но неопытный… Мы с ним вдвоем вооруженного преступника брали. Об этом газеты писали. Не читали?
— Не читала, — сказала заявительница после некоторой паузы.
— Ну, вот видите, — торжественно произнес Галкин. — Очень хороший опер. Но немножко неопытный. Так, самую малость.
Заявительница с интересом посмотрела на Сашку. Ему стало очень неловко, и он отвел глаза.
— …Момент кражи кошелька, — диктовал Семен, — я не видела. Возможно, я его потеряла… Вы, кстати, где обнаружили отсутствие кошелька?
— Из метро вышла, хотела газету купить. Вот и…
— Жаль, — сказал Галкин. Ни пострадавшая, ни Зверев не поняли, чего именно жаль. А жалко было Семену, что кража обнаружилась на улице. Вот если бы в метро — на эскалаторе или даже в вестибюле! — тогда Семен с легкой душой сбагрил бы женщину к транспортникам. — Жаль, ну да ладно. Итак, продолжим: возможно, я его потеряла…
— Извините, товарищ, — перебила заявительница, — но сумочка-то у меня оказалась открыта. А я ее закрывала.
— Обычное дело! — убежденно воскликнул Семен. — Забыли!
— Да нет же — я закрывала.
— Ну, значит, расстегнулась… замочек расхлябался — и расстегнулась.
— Да нет же, у нее хороший, тугой замок.
— Да послушайте-таки меня. Знаете, как бывает — вот задумался человек и стоит себе, теребит замочек… туда-сюда… сюда-туда… Щелк-щелк… щелк-щелк. А то, знаете, бывает: человек любит пуговицы крутить. Крутит он пуговицу, крутит… она возьми и оторвись. Что же вы думаете — ее тоже украли?
— При чем здесь пуговица?
— Пуговица здесь ни при чем. Я вам в качестве примера привел. Да вы пишите заявление, пишите. Мы обязаны реагировать на сигналы граждан. Это наш долг… А сколько денег-то было?
— Пятнадцать рублей.
— Ровно?
— Ну, мелочь еще…
— А зарплата у вас какая?
— Сто восемьдесят.
— Ага… значительно больше чем у оперативника, который ходит на пули и ножи озверелых бандитов. Мы вот с Сашей в прошлом году…
— Я знаю, — перебила заявительница, — об этом еще в газетах писали.
— Точно, — просиял Семен. — Вы читали!
— Нет, не читала.
— Откуда же вы знаете?
— Вы мне сказали.
— Да, действительно… Значит, пишем: прошу принять меры к розыску…
— Преступника, — сказала заявительница.
— Да нет, — снисходительно ответил Галкин, — потерянного кошелька.