…Квартира Костина находилась в самом центре, на улице Восстания, отправляясь к нему в гости после работы, Валера еще подумал, что не в Металлострое же должен жить такой заслуженный человек. Подъезд он нашел мгновенно, квартира располагалась на втором этаже. Когда Штукин подошел к двери, то сначала решил, что ошибся, увидев ряд коммунальных звонков с пофамильным списком. Табличка с фамилией Костина была третьей сверху. Валера нажал на кнопку звонка. Дверь открыл худой мужичок в спортивном костюме – именно мужичок. Но с лицом не пропитым, а живым и сметливым.
– Проходи, раздевайся! – пропустил он в прихожую Штукина. – Во-он моя комната, дверь открыта. Проходи, я мигом.
Штукин осторожно пошел к комнате, а Павел Игнатьевич бегом вернулся к общему телефону и договорил:
– Слышь, на таком кафеле хорошо шеи ломать! Ты клади, какой я тебе сказал!
Валерка зашел в просторную комнату и остановился у окна. Почти сразу же за ним вошел хозяин, поднял со стола холщовое полотенце – под ним оказались вафельный торт, чашки и чайник. Они сели за стол и начали чаевничать. Костин оказался мужичком с юмором:
– Ко мне недавно оперскую молодежь направили. Неплохие ребята, но… как невесты в четырнадцать лет. Глаза, как у удивленных лемуров. Все спрашивали, как я живу. Ну я им в шутку – все, мол, ништяк, вот только с «маслятами» проблема. Так один мне через неделю банку маринованных маслят подогнал, сказал, что мама консервировала.
Штукин вежливо улыбнулся, хотя ему показалось, что эту байку он уже где-то слышал. Павел Игнатьевич похохмил еще, а потом спросил серьезно:
– Сам-то не ссышь?
– Нет.
– А зачем тебе это надо?
– Значит, надо.
– Зачем, паря?
Штукин увидел, какие у Костина усталые глаза, и ответил тоже чуть устало:
– Интересно.
– Э-эх… Что тебе посоветовать-то… Сейчас времена другие… Посоветую я тебе, как не надо делать: не думай постоянно, что ты красный диверсант. Все время ты будешь просто жить – мыть тарелки, ходить в туалет… Так что – если ты восторженный доброволец, то лучше сразу отгребай в сторону. Восторженные студенты – они только до эшелона радуются, пока им истеричные барышни с балкона машут…
Костин внимательно вгляделся Валерке в лицо и продолжил:
– Короче, дело к ночи… Если все же решишься – поначалу просто вживайся и не думай, как тебе на связь с Центром выходить. Это – вопрос технический. Разберись, кто есть кто в их коллективе, не старайся выслуживаться – это заметят. Почувствуй их правила и старайся жить по ним. У них ведь тоже – два пишем, три в уме. И вход там на рубль дешевле, чем выход. Разберись в их отношениях – там наверняка интриги. А по поводу моей подначки насчет «эшелона»… Ты спокойно это предложение принял?
– По крайней мере, истерики не было.
– Это хорошо. Значит, и там не истерикуй. Станешь там своим, а как своим станешь – они тебя смогут заподозрить в чем угодно – в крысятничестве, но не во внедрении…
Они проговорили долго, часа три. Валерке было интересно, но, разглядывая обстановку, он не мог избавиться от гнетущего чувства. Уже собираясь прощаться, Штукин не удержался от вопроса:
– А вы себе квартиру ремонтируете? Я про кафель слышал…
Павел Игнатьевич рассмеялся:
– Опять «масленок». Свою квартиру трехкомнатную, как и положено полковнику, я оставил семье, когда разводился. А кафель – так это я по работе. Я заведующим баней работаю, мы ремонтируемся.
Валерке показалось, что он ослышался:
– Какой баней?
– Обычной. Мужским и женским отделением. Сейчас ее один капиталист купил.
– И много платят? – почти не скрывая ужаса, спросил Штукин.
– Больше, чем в милиции, но хором не наживешь. А воровать мне уже поздно учиться, да и несолидно как-то.
– Да-а, оценил царь-батюшка ваши заслуги, – не удержался от горькой реплики Валера.
– Чудак-человек! – искренне рассмеялся хозяин комнаты в коммунальной квартире. – Ладно, свои ордена Красной Звезды я тебе показывать не буду – не в школе милиции. Слава, конечно, есть. Но слава часто бывает беззащитна. Э, да тебе еще рано думать об этом. Ты думай о деле, а не об олимпийском золоте. Золото никуда не денется. Если о нем думать не будешь…
«Похоже, золотом тут и не пахнет», – подумал про себя Штукин, прощаясь с Павлом Игнатьевичем.
Выйдя на улицу, Валерка почувствовал неимоверную усталость. Он брел, не глядя на прохожих, и думал: «Отбежать из обоссанных фабричных подворотен к легенде, рисковать жизнью и смертью лютой, стоять перед министром при вручении ордена и заведовать баней, покупая песочные торты, чтобы уважить будущую легенду…»
– Петля! – сказал вслух Штукин.
Рядом с ним остановилась дорогая иномарка с открытым водительским окном. Сидевшая там девка громко кричала в мобильный телефон:
– Да мы там были уже два раза! Что там делать, в этом клубе?!
– И это лучшее из лучших, – сказал в ответ Валерка, продолжая думать о своем. Девица удивленно замолчала.
Штукин достал удостоверение и пояснил ей:
– Уголовный розыск! Вы бы отъехали на своем ландо, а то сейчас здесь одно мероприятие начнется – вам педикюр могут попортить!
Машина с круглыми выпученными фарами рванула прочь, а опер буркнул вслед:
– Кобыла бодрая!
Он побрел по улице дальше, тихонько шепча:
– Куда ни кинь – всюду клин, но лететь надо вперед. Впереди – туман, но туман – друг штурмовика…
Валерка остановился и тряхнул головой, принимая решение. Потом он достал свой мобильный и набрал номер телефона Ильюхина. Тот ответил почти сразу.
– Алло, товарищ полковник, доброй ночи, это Штукин. Я не очень поздно?
– Нет, – откликнулся Виталий Петрович бодро. – Ну как – пообщались с Костиным?
– Пообщались. Интересный дядька.
Полковник хмыкнул:
– Ты тоже ему понравился. Он звонил мне.
Штукин набрал в легкие побольше холодного воздуха:
– Товарищ полковник, я почему позвонить решил так поздно: я все обдумал и взвесил. Я согласен.
– Добро. Ну… ты тогда позвони мне завтра после полудня – договоримся где-нибудь кофе попить, не в служебном кабинете. Нам с тобой еще много чашек кофе выпить придется. И прекращай меня полковником называть – если мы с тобой вдвоем. Называй по имени-отчеству.
– Хорошо, Виталий Петрович. Спокойной ночи.
– И тебе спокойной ночи, разведка.
Штукин мог поклясться, что у Ильюхина повысилось настроение, последние фразы Виталий Петрович произносил явно улыбаясь. Валерка побрел к метро и подумал о том, что, слава богу, полковник не видит сейчас выражения его лица и не может заглянуть ему в глаза…