– Так, все, хватит, – взвился Фадеев и стукнул кулаком по столу. – Александр Сергеевич, объясни, пожалуйста, своему товарищу, чьи ныне в лесу шишки. Иначе я ненароком сорвусь на поросячий визг и соседей напугаю.
– Эдик, – примирительно начал Нестеров, – Константин Евгеньевич хочет сказать, что завтра существует гипотетическая вероятность приезда в аэропорт связи Жорик. А поскольку эту связь просрали наши с тобою доблестные смены, то, следовательно, именно нам, как знающим ее непосредственно и в харю, доверена почетная миссия работать на приемке в аэропорту некоего Россомахина. В конце концов, разве ты не знаешь, что в этом мире ничто так не объединяет людей, как совместно совершенное преступление?… Не скрою, мне тоже кажется, что есть в этой теме какая-то хренотень. Опять же нельзя исключать, что Полина просто не совсем точно срисовала фамилию, и тогда совершенно непонятно, какого фига мы будем там отсвечивать. Но это уже, как говорится, без комментариев.
– Всё? Высказались? А теперь я скажу, – полковник Фадеев понял, что дай только бригадирам волю, и свою больную мозоль они будут скоблить до самого утра. – С «играй-гармонью» или без, но завтра в шестнадцать нуль-нуль ваши экипажи должны стоять в Пулково. Причем стоять будете, как в стереокино на Невском. Жалом водить на сто восемьдесят, а то и на двести семьдесят градусов. Триста шестьдесят, так и быть, запрещаю, потому как башка при такой амплитуде может и оторваться.
– А «как в стереокино» – это как? – почти хором переспросили «грузчики».
– А так, чтобы перпендикулярным зрением ловить приезжего Россомахина, а параллельным отслеживать возможное появление Жорика. Ясно?
– Ясно, – выдохнул Эдик. – С учетом трехмерности пространства какая-никакая, но все-таки поблажка. А можно…
– Можно, – сказал как отрезал Фадеев. – Можно! Можно не знать и не понимать рабочих вводных старшего начальственного состава, но… исполнять их следует обязательно. А теперь всё, шабаш, мужики, по домам. Если сейчас кто-то из вас попытается продолжить дискуссию, то… Короче, вы сами знаете. Я – личность брутальная, если что…
– Да знаем-знаем, – проворчал Каргин, – Если что – сразу в бубен. Ну чего, двинули, Сергеич? Тебе куда, на метро?…
* * *
На следующий день экипажи Каргина и Нестерова практически одновременно выдвинулись от базы «кукушки» в аэропорт Пулково. За то время, пока «грузчики» добирались до места, в салоне «семь-три-пятого» царила непривычная тишина, разбавляемая лишь рок-н-ролльным фоном любимого Пашей «Нашего радио» да периодически проявляющимся голосовым спамом опушной радиоволны. Последний, как всегда, был разнообразен и подтверждал классическое: «Всюду жизнь!»
Нестеровцы молчали каждый о своем, и причины тому были сугубо индивидуальные. В частности, вертевший баранку Козырев в сотый раз прокручивал в мозгу вчерашний разговор с Полиной. Накануне после смены он снова вызвался проводить ее домой, и на этот раз проводы завершились пусть и не катастрофической, но все же перебранкой, едва не дотянувшей до полноценного выяснения отношений. В свою очередь Ольховская, под впечатлением вчерашней ссоры с Козыревым, тоже размышляла… Нет, не о своих с Пашей отношениях (те, при всех несомненных козыревских плюсах и достоинствах, похоже, все равно какого-либо качественно иного продолжения не имели), а о собственном будущем. А оно, это самое будущее, Полина с каждым новым днем все меньше и меньше ассоциировала с наружкой. Не то чтобы ей не нравилась нынешняя работа – скорее ей не нравилось то, что на этой работе происходит с нею самой. Когда-то это должно было случиться: женское начало, семейный янь наконец-то нагнул и размазал по стенке общественный, мужицко-офицерский инь. В жизненном театре абсурда Ольховская пресытилась ролями «грузчицы» и «ульянщицы» и теперь мучительно терзалась, что режиссера, коий доверил бы ей сложную, но зато заглавную и хитовую роль любимой и желанной бабы, на горизонте не было и не предвиделось. По крайней мере, совершенно непонятно, откуда бы такому при ее нынешней службе нарисоваться?
Александр Сергеевич Нестеров был угрюм и мрачен по многим причинам, что называется – по совокупности. На все заморочки последних дней, которые словами капитана Смолетта можно охарактеризовать как «мне не нравится этот корабль, мне не нравится эта экспедиция – мне вообще ничего не нравится», добавились еще и проблемы житейского, бытового плана. Пару недель назад супруга Нестерова вернулась из многодневной киноэкспедиции, и теперь, когда ее работа вновь стала носить былой эпизодический характер, принялась за старое. Короче, нет ничего страшнее рыбы-пилы, которую, пустив попастись в океан, через какое-то время поместили обратно в аквариум.
Один лишь Лямка в этот момент молчал совершенно по-другому – он молчал радостно, вспоминая и предвкушая. Ему было хорошо. А хорошо ему было потому, что, воспользовавшись вчерашним незапланированно ранним сворачиванием работ, он успел договориться о встрече с Ириной, и встреча эта прошла на удивление достойно и хорошо. Мощным финальным аккордом стал затяжной, переходящий в умопомрачительный засос, поцелуй на лестничной площадке столь знакомого полковничьего дома. Более того, во время этого поцелуя Иван, не встретив сопротивления со стороны прибалдевшей Гончаровой, отправил свободную от обнимания девичьего стана руку на рекогносцировку местности. Та вскоре нащупала два искомых курганчика с упругими сосочками сторожевых башенок, слабо защищенными шелковой материей бюстгальтера. Доселе не участвовавшая в подобных осадах рука тем не менее довольно быстро нашла способ взломать защиту, расстегнула два неподатливых крючочка и… в этот момент хлопнула соседская дверь, рука по инерции обратилась в бегство, и победный штурм пришлось отложить до лучших времен, коими, при взаимной договоренности сторон, были назначены ближайшие выходные.
Встречать прибывающего из Иркутска Валерия Россомахина связь Жорик не явилась. Вернее, так: «грузчики» обоих экипажей, рассредоточившиеся и растворившиеся в повседневной пулковской суете, его не заметили. Был ли он на самом деле в этот день в аэропорту или нет – одному Богу известно. А, как учит история, завербовать Господа на предмет сотрудничества со спецслужбами пока еще вроде как никому не удавалось.
Иркутский же борт, которым в Питер прилетел объект по кличке Задорный, прибыл на удивление вовремя, при том что авиакомпания «Сибирь» традиционно славится своей непредсказуемостью. Не опознать Валеру было трудно – появившийся в зале прилета парень был исключительно похож на фотографию, предоставленную наружке главком. На фотографии Россомахин был запечатлен в плавках и явно где-то на испанских югах. Валера задорно улыбался, отчего и получил от Полины псевдоним Задорный.
Россомахин вышел без сумки и за багажом не встал. Бросив администратору отстойщиков: «Поспешай за мной, а то передумаю», он сел на заднее сиденье такси, опустил окно и снова улыбнулся, как на пляже. Словом, задачка уровня детсада – ну никак нельзя было в данном случае промахнуться! В этот момент мимикой он очень напоминал великого артиста прошлого Петра Алейникова из «Трактористов». Это который «здравствуй, милая моя». Правда, от этого Задорный великим все равно не становился…