– Так ведь у нас народные избранники вроде как лица неприкосновенные? Неправильно это – оборотней милицейских на них натравливать.
– Ну, извини. Я на досуге взялся как-то Конституцию почитать, но именно до этого места не добрался – хандра одолела.
– А про то, что незнание не освобождает от ответственности, надеюсь, слышал?
– Как же, слышал. На суде. Когда брату приговор зачитывали.
– Значит, понимаешь, что за хлопоты лишние, за неудобство, тобой причиненное, ответить бы надо?
– Говори.
– Хочу, чтобы ты уступил мне предприятие.
– Какое?
– То самое, за которое мои парни с тобой с месяц назад гутарили, а ты их в одно интересное место отправил. Очень грубо отправил…
Ладонин все понял. Он чуть не вспыхнул, но вовремя спохватился и взял себя в руки. Игорь прекрасно знал, что последует дальше, какие именно слова скажет Ребус, какие еще козыри сможет вытащить из рукава. Да, козырь-то собственно был один – люди Ребуса запросто готовы повторить все снова, а вот он – вряд ли. Ладонин лихорадочно стал подсчитывать, во сколько ему обойдется вся эта музыка, но тут же смутился, почувствовав, что в любом случае сейчас находится в проигрышной ситуации. Потому что он – белый, а в этой партии белые начинают и заведомо проигрывают. От этой мысли его аж изогнуло – нет ничего хуже, чем ощущать, что у тебя нет никакой возможности постоять ни за себя, ни за своих ребят. Это как перед боксерским поединком, когда противник знает, что побьет тебя, и ты сам знаешь это… Следовательно, чего время-то зря терять? Гони свой гонорар, и расходимся.
– Давай так, – с усилием начал Ладонин. – Виноватить меня и перетирать не надо. Я всего этого уже наслушался… Я понимаю так: ты увидел возможность и укусил. В данном случае ты считаешь себя правым, хотя в глубине знаешь все. То есть, либо я отхожу, либо ты начинаешь пережевывать мое мясо своими челюстями?
– Либо, – согласился Ребус.
– Я действительно с некоторых пор малость подзабыл глухой звук бейсбольной биты, вмазанной по голени. Более того – очень не хочу вспоминать его снова. Я теперь на катере в Ладогу хожу, костер жгу, с рыбнадзором уху варю. От былых воспоминаний меня оторопь берет, но не в этом дело.
– А в чем же? – хмыкнул Ребус.
– Помнишь «Джентльменов удачи»? Три за побег, пять за детский сад… и я – из-за червонца?… Помнишь?
– Так в чем же?
– А в том, что будь по-твоему.
– Не быстро ли соглашаешься? – насторожился Ребус.
– Кабы дело только во мне было! – воспрянул Ладонин, и глаза его при этом стали живыми, а потому злыми. – Я бы подрался!
– А если?…
– Если! – отрезал Игорь – Но знай! Не посчитай, что отныне от меня можно сладкого и дальше куски нарезать.
Ребус хотел спросить: «А что тогда?» – но удержался. Но Ладонин вопрос угадал.
– Тогда другая песня будет. Как у черкеса.
С этим словами он встал с дивана.
– Пришли на днях своего юриста, – вместо «до свидания» сказал Игорь. – Но только одного юриста. Мое условие незатейливое: чтоб этих гномов стремящихся (он кивнул в сторону Лени) я у себя не видел. А не то могу передумать…
Ладонин вышел из гостиницы, и порыв ветра шваркнул ему в лицо горсть мокрых капель вперемешку с пылью. «Хоть погода радует», – сказал он сам себе. И тут же к Игорю подскочила и бросилась на шею рыдающая Полина. Конечно же, народ никуда не уехал. Проследив, что Ладонина отвезли в гостиницу, двумя машинами они перебрались на стоянку и все это время в полной боевой готовности торчали перед центральным входом, полные решимости в случае чего взять «Пулковскую» штурмом.
– Полина, перестань, ну хватит… Теперь-то уж чего рыдать? – успокаивал Игорь, гладя ее по голове. Но Ольховская, которая стойко продержалась более полусуток и за все это время не проронила ни единой слезинки, теперь никак не могла успокоиться и была близка к истерике.
– Ну, мы это… Мы с Утюгом, наверное, поедем, – подошел к ним Север. – Через полчаса по тарелке будет прямая трансляция из Далласа. «Чикаго Буллз» играют.
– Спасибо вам, парни, – Игорь с усилием оторвал от себя Полину и крепко пожал Северу руку, – Если что… Ну, да вы сами все прекрасно понимаете…
– Да брось ты, – смутился Север. – Это тебе спасибо. Мы с Утюгом в последнее время чуть ли не плесенью покрываться начали, со скуки даже на курсы английского языка подумывали записаться. А благодаря тебе братанов старых повидали, с молодежью пообщались, сами себя молодыми почувствовали. Так что все пучком…
Утюг с Севером исчезли столь же стремительно, как и появились. Ладонин повернулся к Полине, посмотрел на ее заплаканное, подрагивающее лицо и улыбнулся:
– Ну вот, так наревелась, что даже пена из рта пошла.
– Это не пена, – все еще всхлипывающим голосом пояснила Полина. – Это, наверное, от мороженого.
– От какого мороженого?
– Мне Андрюша… ну, который Утюг… пока мы тебя ждали, мороженое купил. Сказал, что это такой специальный успокоительный сорт. Лучше валерьянки действует.
Оба расхохотались.
– Игорь, ты Полину отвезешь? – Это к ним подошел Нестеров.
– Ты еще спрашиваешь?!
– В таком разе одолжи мне рублей сто пятьдесят на тачку. Надо бы как-то до дома добраться.
– Слушай, возьми у Саныча, а то я, как обычно, выскочил без ничего. В карманах ни рубля, ни цента – веришь-нет?
– Александр Сергеевич, а нам завтра… вернее, уже сегодня на работу во сколько выставляться? – шмыгая носом, спросила Полина.
– Да господь с тобой, Полина. Начальство я предупредил: ты со вчерашнего дня вроде как болеешь. Так что полежи, отдохни пару деньков. Думаю, что возможности всемогущей конторы Игоря Михайловича позволят слепить для тебя фальшивый больничный лист?
– Почему фальшивый? Самый что ни на есть настоящий сделаем. Вплоть до экстренной госпитализации на острова Карибского моря, – подтвердил Игорь.
– Вот видишь. Ладно, ребятки, поеду я, а то мне уже через четыре, да какие там четыре – через три часа подниматься нужно. А я, как вы понимаете, еще и не ложился…
Саныч выделил бригадиру пятисотку (мельче у него просто не было), и Нестеров, махнув на прощание рукой, побрел на Московский ловить машину.
Игорь снова притянул к себе Полину и осторожно спросил:
– Тебя куда отвезти? Домой? Или…
– Или.
– Понятно. Саныч, заводи мотор, едем до дому.
– На Каменный остров или в Репино? – уточнил консильери.
– В Репино… Нашей больной предписаны покой и морской воздух.
Уже подъезжая к дому, Александр Сергеевич вспомнил про Козырева.