У «грузчиков» «семь-три-пятого» экипажа жизнь протекала не в пример насыщенней и разнообразней. Правда, в первую очередь это касалось жизни личной, потому как с задержанием «иркутских» заданий на НН такого же уровня сложности и ответственности в отдел больше не поступало. Да и слава богу, что не поступало! Ноябрь – месяц сложный, депрессивный, и скакать по проходнякам, равно как гонять по уже тронутым первым ледком мостовым, не было ни сил, ни малейшего желания. Все вокруг было серо, промозгло и мрачно. Хотелось одного: забиться в салон оперативной машины, включить печку, раскрутить термос с горячим чаем и, глядя на подъезд или офис объекта, сидеть и бормотать под нос специальную мантру-оберег на невыход: «Харэ, Гриша. Харэ, Гриша. Сиди дома, не гуляй».
На семейном фронте Нестерова наступила полоса неопределенного затишья – супруги остались на ранее занятых позициях по разные стороны передовой и… наступила тишина! Тещины пули не свистели, снаряды жены не рвались, а бросать войска в новое наступление ни те, ни другие пока не решались. Не исключено, что сложившемуся перемирию отчасти поспособствовали щедрые финансовые вливания, инвестированные Нестеровым в общий семейный котел. Формально деньги были проведены под легендой «Премия на День милиции», хотя любой сотрудник правоохранительных органов со всей ответственностью скажет, что премии в размере полторы тысячи долларов если в природе и существуют, то разве что в аналогичных подразделениях Соединенных Штатов либо ведущих стран Западной Европы. На самом деле столь умопомрачительные «премиальные» выписал «грузчикам» сдержавший свое слово Игорь Ладонин, который впарил-таки людям из Первого Республиканского Банка материалы, чуть проливающие свет на обстоятельства убийства вице-президента «Навигатора» Дмитрия Белова. Впрочем, Ирине Нестеровой, в принципе, было безразлично, откуда на нее в кои-то веки свалились такие деньжищи. Тем паче, что она уже давно на собственной шкуре могла убедиться в справедливости фразы: «Таинственен размер зарплаты людей не первый год женатых». В результате, в дорогушей «Снежной королеве», одеваться от которой, как известно, по карманам только киношным ментам с «улиц фонарей», жене и дочери были куплены зимние дубленки. На оставшуюся сдачу Оленьке приобрели не самый навороченный, но вполне достойный компьютер, а для Нестерова – серый в пошловатую елочку костюм-двойку. «На свои похороны надену», – мрачно пошутил Нестеров, увидев себя в обновке.
В личной жизни Полины за этот месяц ничего кардинального не случилось. Разве что с летней резиденции Ладонина в Репино они с Игорем перебрались на его зимнюю квартиру на Каменном острове. К тому времени все в их отношениях сложилось как-то само собой, отчасти обыденно и, пожалуй, не слишком романтично, как это поначалу Полине представлялось. Впрочем, в обыкновенном житейском счастье этой самой романтики не так уж и много бывает. Да и, если честно, не очень-то ее Ольховской и хотелось. Время звенящей возвышенной поэзии закончилось – наступила пора тихой и добротной, но прозы. Краеугольным камнем в отношениях Ладонина и Ольховской стали взаимное уважение и… теплота. Такая, знаете, запоздалая чувственная теплота многое повидавших и многое переживших людей. А любовь? Наверное, была и она. Вот только именно такая, которая «без вздохов на скамейке и без прогулок при луне». Но, как говорил Ладонин, не будем по пустякам тревожить и произносить это слово, потому как любовь – материя «сокровенная».
Единственное, что омрачало нынешнее, почти беззаботное существование Полины, было неугасшее к ней чувство Паши Козырева. После того, как в определенный момент он вдруг четко осознал, что тот самый «теоретический поединок» между ним и Ладониным безоговорочно проигран, Козырев очень сильно изменился. Все внешнее, то, что раньше выставлялось напоказ и порой преподносилось с преувеличенно-драматическим оттенком, Паша загнал в глубь себя, и теперь его страдальческая любовь если и напоминала о себе окружающим (в первую очередь, конечно же, Полине), то только посредством глаз, которые вдруг сделались у него больными и тусклыми, как у побитой и брошенной хозяином собаки. Приезжая на работу, Ольховской каждый раз было ой как непросто встречаться взглядом с этими глазами. Умом она понимала, что единственным выходом в сложившейся ситуации может стать ее уход из экипажа, из отдела, наконец, из самой Системы. Словом, классическое «с глаз долой – из сердца вон». На этом, кстати, мягко настаивал и Ладонин, но он в данном случае руководствовался отнюдь не переживаниями о нынешнем психологическом состоянии Козырева. Как раз это занимало его в самой меньшей степени, ибо Игорь всегда считал, что в любой ситуации мужик в первую очередь должен оставаться мужиком. Ладонин хотел видеть в Полине женщину в понимании «хранительница очага», и хотя понимание это вовсе не является синонимом модного ныне мещанского титула «домохозяйка», Ольховская все никак не могла решиться столь круто изменить свою жизнь. И Ладонин, будучи человеком понимающим и терпеливым, так же, как в свое время и в случае с Антохой Гурьевым, ее не торопил.
А вот у Лямки, в отличие от друзей и коллег, не было времени на всякие подобные сентиментальные политесы и ковыряния в себе. Конечно, у него, как и у бригадира, равно как и у Паши с Полиной, все это время тоже болела голова. Но болела не о чем-то «абстрактно-непознаваемом», а о совершенно конкретных, земных вещах. Более того, болела она беспрерывно вот уже пятнадцатый день подряд, потому как ровно две недели назад произошло следующее.
В тот день Ирочка Гончарова, как всегда, пришла в отдел самая первая. Она по привычке включила чайник и затем минут десять внимательно рассматривала себя в зеркале. Несмотря на то, что в последнее время ела Ирина очень много и в охотку, вид у нее, по ее собственному убеждению, был болезненный: бледная кожа, круги под глазами, красные прожилки в белках глаз. За процессом самосозерцания ее и застала Инга Сафронова. Войдя в кабинет, старшая подруга сняла плащ, по перенятой у коллег-мужчин привычке хлопнула Иру чуть ниже поясницы и с наслаждением плюхнулась в кресло.
– Ну что, молодежь, никак насмотреться на себя не можешь? Хороша…
– Да уж хороша. Краше в гроб кладут! А мне сегодня вечером еще с Иваном встречаться.
– Ничего, для Лямки и такая – красавица.
Ирина немного пообижалась «за своего парня», но потом смирилась и принялась заваривать чай, к которому заблаговременно припасла конфет и сдобной снеди. Через пару минут ароматное, благоухающее богатство взяло свое и поманило «обидчицу» к столу. Давно известно: если до начала работы чая не выпьешь – считай, весь день насмарку.
К концу застолья плюшки и чай с бергамотом окончательно примирили двух женщин, после чего Ирина сочла возможным пожаловаться подруге на свое самочувствие.
– Представляешь, я все ем и ем, но при этом все худею и худею. Вчера с теткой моей вскрыли трехлитровую банку «Огорода» и вдвоем слопали в один присест. Причем большую часть съела я.
– «Огород», если я не ошибаюсь, это соленые капуста, помидоры, огурцы?
– Ага, а потом…
– Ирка, слушай, – перебила Сафронова, – а у вас с Лямкой уже… было?
Гончарова поперхнулась чаем, а потому смогла лишь утвердительно кивнуть головой.