– Чтобы секрет забыть! – жена жахнула сковороду в раковину и вышла.
– Ну, я пошел, – начал вставать Нестеров.
– Да погоди ты, Саша, все нормально!
– Вот пока нормально – я и пошел. К тому же у меня сейчас конспиративное свидание.
– С бабой?
– Нет. С передовой советской молодежью…
После беседы с Егоровым Александр Сергеевич принял решение в контору не возвращаться. День был теплый, спокойно-красивый и в большей степени располагающий к неспешным прогулкам, нежели к подшиванию дел в опостылевшем кабинете. До заранее оговоренной встречи со сменой оставалось часа полтора (в этот самый момент ребята как раз должны были сидеть на «судебном процессе»), и Нестеров, трезвея по пути, пешочком отправился через центр к скверику, который по причине хорошей погоды невольно стал временной штаб-квартирой их подпольной организации. По дороге он отзвонился в контору и поинтересовался у дежурного насчет текущей обстановки. Серега Васильев ответил, что все спокойно, вот только Нечаев несколько раз заглядывал в дежурку и справлялся, где Нестеров. Александр Сергеевич не стал выдумывать достойных отмазок, попросил по возможности передать шефу, что сегодня он в конторе не объявится, и отключился. Ничего страшного – потерпит до завтра. В конце концов, после утреннего разноса «не по делу» любой нормальный человек имеет право взбунтоваться. «Да-да, Василий Петрович, я взбунтовался. И никакой вы не великий, а выдающийся, и только».
Ребят в условленном месте не оказалось – похоже, вынесение приговора по делу Льва Трушина затягивалось. Нестеров сидел на скамеечке, потягивал свое любимое «Петровское» и переваривал информацию, полученную от Егорова. Данная Семенычем характеристика Ташкента была в высшей степени интересной, однако все, что в этом мире связано с компьютерами, являлось для бригадира темным лесом, а некоторые узкоспециализированные термины из этой области Нестеров до недавнего времени вообще воспринимал как сленговые бранные слова. (В частности, когда однажды в отдел заехал пацан из компьютерной службы Управления и начал сыпать словами, типа «вам варёз новый ставить надо, опять же кулер, а вообще писюха древняя, даже разъема usb не предусмотрено», [73] бригадир не выдержал и рявкнул на него: «Юэсби твою мать! Я тебе сейчас такую писюху устрою!.. Говори толком и по-русски, чего делать-то, чтоб принтер нормально печатал?»
«Надо будет Лямку на это дело подрядить. Паша говорил, что он вроде как в этих самых компьютерах-Интернетах разбирается», – подумал Нестеров и поймал себя на мысли, что былой запал прошел и у него уже нет острого желания отдрючить свою команду за инцидент с Камышом. Тем более сегодня, когда смену в очередной раз смешали с говном и незаслуженно наказали. «Ладно, – решил Нестеров, – проехали и забыли. Работаем в прежнем темпе, как и раньше. До нового прокола. Но уж тогда он будет точно последним…»
Наконец появились ребята. Поначалу все трое в общении с бригадиром держались настороженно, с трепетом ожидая обещанного разбора полетов. Однако поняв, что такового сегодня не ожидается, молодежь заметно повеселела и оживилась. Особенно после того, как Нестеров поинтересовался их впечатлениями от состоявшегося суда чести. Полина и Лямин наперебой принялись цитировать самые яркие и ослепительные гэги и хохмы обвинителей и подсудимых, и Александр Сергеевич понял, что, как он и прогнозировал, сие действо обернулось глупейшим фарсом. По словам Полины, тон всеобщему веселью, сам того не ведая, задал Шлемин, который в свое обличительное выступление умудрился втиснуть более чем двусмысленную фразу, а именно: желая привести собравшейся аудитории наиболее достойный с его точки зрения пример безупречного служения родине, замначальника вспомнил про дедушку Самохина, некогда легендарного «грузчика» образца 60-х годов. Владимир Иванович Самохин вышел на пенсию аж в 84-м году, но с тех пор его регулярно выдергивали на все проходившие в Управлении культурно-массовые мероприятия с участием ветеранов службы, и именно на этом поприще он проявил себя с самой лучшей стороны. Самохин жил на Большом проспекте Васильевского острова, а потому кусок своей речи о нем Шлемин начал так: «…Когда я хожу по Большому, то всегда вспоминаю нашего легендарного Владимира Ивановича Самохина, и мне сразу становится легче, поскольку…» Дальше уже можно было не продолжать – присутствующие в зале просто сползли со стульев от смеха и попадали в проходы. После этого каждое последующее выступление обязательно интерпретировалось сидящими в зале острословами в свете туалетно-пивной темы Трушина и физиологических особенностей несчастного Шлемина. В конечном итоге Жене Стукову влепили выговор, Леве Трушину – строгий. И на кой черт ради этого руководству понадобилось устраивать такое шоу, было непонятно. Разве что в качестве компенсации за подло замотанный массовый выезд на природу?
Ольховская, Нестеров и Лямин хохотали до слез, а сидевший чуть в сторонке Паша Козырев хмурился и украдкой пожирал глазами Полину. После того, как он узнал, что у нее был роман с Камышом (узнал, естественно, в общих чертах, без шокирующих для влюбленного молодого человека подробностей), Паша в сердцах принял решение плюнуть на все и как можно быстрее забыть. «Да будет так: пусть любовь ушла, но она (любовь? Полина?) когда-нибудь еще об этом пожалеет». Однако, когда сегодня утром перед кроссом он увидел ее, выходящую из раздевалки в потрясающем топике и плотно обтягивающих бедра коротких спортивных шортах, козыревское сердце не выдержало, ухнуло и провалилось в тартарары вслед за всеми его клятвами и зареканиями про «ни за что и никогда».
После кросса была стрельба. И если в беге на пять километров Ваня Лямин еще как-то продержался, то здесь он поплыл по полной программе. Стрелок из Лямки был, прямо скажем, хреновый. После первых трех тренировочных выстрелов бессменный руководитель стрельбами седовласый Петр Геннадьевич Ершов критически осмотрел девственно чистую Ванину мишень и задумчиво произнес: «Да, хорошо бьет ружье: с полки упало – семь горшков разбило». Но, в конечном итоге, с грехом пополам зачет сдали все. Кто не смог – тому натянули. Кадровикам, им ведь тоже хорошие показатели требуются. После этого Ершов объявил, что осталось еще немного патронов и если у кого имеется такое желание, то пожалуйте к барьеру: популяйте, отведите душу.
Козырев, у которого сегодня был лучший в отделе результат (сказывалась суровая пограничная школа), предложил «грузчикам» пострелять на пиво. Правила были известны и стары как мир – разница в результатах равняется количеству выставляемых проигравшим бутылок. Народ принимать вызов не торопился: получка еще не скоро – каждая копейка на счету. И тут, к удивлению всех, посоревноваться с Пашей вызвалась Полина, выдвинувшая свое условие-пари: поскольку пиво она не пьет, то согласна стрелять на желание. Козырев вызов, конечно же, принял, в душе уже тайно предвкушая, как затребует с Ольховской полноценный поцелуй – то бишь не просто чмок в щеку, а настоящий засос в губы. Однако выяснилось, что Павел поторопился. Итоговые результаты оказались удручающими: у Полины из пятидесяти – сорок три, у него – тридцать девять. (Что, впрочем, неудивительно: стрелять Ольховскую научил Камыш. В свое время они частенько выезжали в лес, где практиковались в стрельбе по бутылкам. Правда, на предложения Жени попрактиковаться в стрельбе по движущимся мишеням она всегда отвечала отказом – валить из ТТ несчастных ворон Полина категорически не соглашалась.) Угрюмый Козырев на глазах у потешающихся «грузчиков» подошел к Полине с немым вопросом: мол, чего изволите? Но Полина, кокетливо улыбнувшись, заявила, что пока ей почему-то ничего не хочется и поэтому она должна какое-то время подумать.