«…Мужики, только вы не подумайте ничего такого! Фатально-суицидальных настроений у меня не наблюдается. Напротив, впереди – исключительно дел и планов громадьё.
Просто я к тому веду, что лишь теперь, после смерти… после ухода Лямки… окончательно понял, что всё в нашей жизни предопределено. Не бывает в ней случайных совпадений. Может, конечно, вам троим ТАМ и правда виднее, но я… Короче, я знаю. И пример с мистером Чёрным, случайно встретившем в поезде Москва-Петербург двойника, который ты, Лямка, собирался мне сейчас привести…
А ты как думал? Я же тебя, голубчика, как облупленного… Так вот, этот твой пример ни фига не опровергает. Помнишь любимую присказку Камыша? „Не то пальто“…
Кстати, Лямк, а ведь ты, наверное, и не в курсе, чем у нас тогда на Петровской набережной всё закончилось? Всяко ведь ежедневные сводки о происшествиях до вас не доходят? Оно, конечно, ежедневные эти вам на фиг не сдались, но по итогам той чертовой пятницы я все-таки отчитаюсь. Да и Антохе с бригадиром наверняка интересно будет послушать.
В общем, Ребуса и Некрасова застрелили. Это, Александр Сергеевич, если выражаться высокопарно, но доходчиво – персональная за тебя ответка… Да, пожалуйста. Обращайтесь ещё… Завьялов и мистер Черный в больницах: первый – в Германии, второй – в тюремной имени доктора Гааза. Двух „рязанских“ этапировали в Казань. Есаулов говорил, что за ними там целый криминальный воз и маленькая тележка…
За Севера с Утюгом не переживай – на этих всё как на собаках. Они уже на следующий день Ладонина из „Крестов“ встречали. В свойственной манере. Ольховская рассказывала, что красные кирпичные стены Арсенальной каким-то чудом устояли…
Вот только мистер Серый ушёл. Сейчас ищут, но что-то мне подсказывает – не найдут…
„Хроники Дионисия“, которые ты, Лямка, спас, передали в Эрмитаж, на реставрацию. Обещают, что всё будет чики-чики. Так что не зря ты за ними в Неву сиганул. Хотя, если честно, Ванька: а ну бы их в жопу! И сидели бы мы сейчас, бухали в твоей любимой „Былине“ на Рубинштейна.
Тут еще вот какое дело, Лямк. Я знаю, ты сейчас сильно расстроишься, но…
В общем, когда ты в отпуск ушёл, у вас из аналитики что-то такое потырили: то ли дела секретные, то ли базы кусок, а может, и всю, оптом – не суть…
Откуда я знаю как?! Все ж теперь молчат, как партизаны!
И вот когда с тобой вся эта беда приключилась, начальство своё положенное на твоих похоронах, конечно, отрыдало. А потом…
Короче, они эту кражу на тебя списали. Как на „всё равно покойного“…
Ого! А разве ТАМ по „матушке“ тоже дозволяется?… Ладно тебе, Антоха, помню я „про слишком много будешь знать“, просто интересно же…
Лямк, а знаешь, кто до такого додумался? Точно. Он. Конченый мудак майор Безмылов. Типа, ему (то бишь тебе) от этого все равно ни холодно ни жарко. Прикинь, гнида какая? А родственник твой, между прочим, хоть эту идею и не поддержал, но и не вступился за тебя.
По сути, мужики, это и стало последней каплей…
Гурьев, кончай прикалываться, а? Все те, которые ты сейчас перечислил, все-таки были предпоследними. А тут…
Короче, встречаю я на лестнице Безмылова и говорю ему: „А вот лично меня, товарищ тамбовский-волк-вам подполковник, от ваших начальственных высказываний и стратегий стратегических попеременно отчего-то бросает то в дрожь, то в холод. А посему не пошли бы вы все в задний проход со своими презервативно-разрывными мероприятиями?“
Чего говоришь? „Аффтор пеши исчо“? Между прочим, Лямка, ты почти угадал.
В общем, подал я рапортину на списание. Через день вызывает Безмылов и заявляет, что меня, шакала паршивого, ни в одно охранное предприятие города на службу не возьмут. Дескать, он лично по этому поводу расстарается. Помнишь, они ведь с Буряком из лицензионно-разрешительной лепшие кореша были? А я ему: „На фиг мне ваша охранка? Я в большую литературу ухожу…“
Гурьев, блин, ну чего ты ржешь? При чем здесь „пишу с орфографическими ошибками“? Ты про такую профессию – корректор, слыхал? Вот и не зуди…
Я ведь в самом деле не шучу. Я действительно решил написать книгу. Настоящую. Толстую. И чтоб в книге этой – вся правда. И чтоб вся – только про вас. Потому что…
Потому что пока всё очень неправильно и очень несправедливо. Вот вы ушли, лучшие, героями ушли, а про вас… Чужие – никто-ничегошеньки. А свои – либо предали, либо забыли, либо – в годовщину раз. Засекретились-зашифровались так, словно бы у них не люди, а файлы компьютерные служат. Если что случится, так и „delete“ с тобой – отправляйся в „корзину“. Которую тут же и почистят.
В общем, когда Безмылов наконец врубился, что я это на полном серьезе говорю… Точно, Александр Сергеевич, примерно так и сказал. До „Отечество в опасности“, в принципе, не дошло, но вот про хлопоты бубновые за разглашение секретов секретных и тайн тайных примерно полчаса верещал. Грозил сумой, тюрьмой и Колымой… А я ему на это – насрать и розами засыпать. Найдете за что сажать – валяйте, может, и получится. Вот только военные тайны ваши, про которые в этой стране каждый мальчиш-кибальчиш знает, мне все равно описывать скуШно. Я о людях рассказать хочу, о настоящих. Мы о таких всё больше на кухнях, да по ночам, да друг дружке рассказываем. Так, может, пора уже „выйти из сумрака“?
И пусть из меня писатель, как из…
Я всё равно эту книгу напишу! По сто раз, как Гоголь „Мертвые души“, переписывать буду – но сделаю. Потому что у меня, когда я о вас думаю, сердце болит. Я-то ведь раньше не понимал, как многому вы меня научили. Каждый из вас научил…
Да-да, Лямка, не улыбайся, и ты тоже научил… Я безо всякого пафоса, мужики, вот честное слово! Я ведь знаю, что обмануть тех, которые ТАМ, нельзя. По крайней мере, еще ни у кого не получалось.
Я, когда в следующий раз к вам приду, может, уже что-то такое накарябаю.
Кстати, Лямка, ничего, что я твой ноутбук Ирке так и не отдал, себе оставил?… Спасибо, а то у меня почерк… вон, бригадир знает какой… Так что, ждите, зачту вам первые наброски.
Только заранее предупреждаю: не ржать!.. Хотя, собственно, почему и нет. Мне ведь без вас, мужики, теперь даже посмеяться не с кем… Вру, конечно, теоретически есть. Вот только не смеется мне почему-то. Все больше плачется…
Помню, Александр Сергеевич, помню: „Мужчины не плачут – они огорчаются“…
Ладно, пойду я уже потихонечку, мужики.
К вам, ТУДА, по своей воле пока не собираюсь. Уж извините за такую слабохарактерность. Но место вот это, где сейчас столик со скамейкой, вы для меня держите. И чтоб без вариантов. Я, между прочим, вчерновую уже и проект нашего общего могильного памятника придумал. Представьте: черная плита, на ней ни имен наших, ни фамилий (типа, мы все такие суперсекретные), а поперек – одна только надпись: „Семь-три-третий экипаж“.
Круто, правда?!..»
Санкт-Петербург Ноябрь 2007 года