— Не буду, пишите.
Андрей достал диктофон, проверил.
— Итак, Леонид Семенович, в процессе расследования обстоятельств исчезновения Георгия Горделадзе, сотрудники Агентства журналистских расследований получили информацию, что к этому может быть причастен некто Слепой… Вам знаком человек с таким прозвищем?
Услышав про Слепого, Отец опустил глаза, мгновенно напрягся. Он взял из деревянного стаканчика на столе карандаш, вложил его между указательным, средним и безымянным пальцами правой руки… Легко, движением пальцев, сломал его. Половинки карандаша бросил на столешницу. Потом поднял глаза, посмотрел на Обнорского, ответил:
— У меня много знакомых…
— В миру Слепого зовут Геннадий Ефимович Макаров.
— Да, мы знакомы… Геннадий Ефимович — мой помощник.
— Мы получили информацию, что Слепого видели шестнадцатого сентября вечером возле дома Алены Затулы.
— От кого вы получили такую информацию? — спросил Отец и взял из стаканчика второй карандаш.
— Извините, Леонид Семенович, но я не вправе раскрывать своего информатора.
Карандаш хрустнул, половинки его полетели на стол.
— Тогда, господин Обнорский, я вас не понимаю… Вы приходите ко мне, намекаете, что мой помощник может быть причастен к похищению Горделадзе, но раскрыть источник информации не желаете. Чего вы хотите?
— Хотим встретиться и поговорить со Слепым, — ответил Андрей.
Отец собрался что-то сказать, но у Андрея зазвонил телефон. Обнорский посмотрел на часы — 16:33. «Наверняка, — подумал он, — это звонит Повзло…» Так и оказалось. Обнорский произнес несколько фраз: «Да, господин полковник, да… мы со Зверевым сейчас у господина Матецкого. Как только выйдем из офиса — позвоним». Отец посмотрел исподлобья — явно догадался, что ему дают понять: некоему полковнику известно, где находятся питерские журналисты… страхуются, суки.
— Извините, — сказал Обнорский, убирая телефон. — Мы бы хотели встретиться и поговорить с вашим помощником.
— Запретить я вам не могу. Но навряд ли это возможно сейчас.
— Почему?
— А он сейчас в Симферополе, — сказал Отец и взял в руки третий карандаш. Повертел и поставил обратно в стакан.
— Когда вернется?
— Не знаю… может, через неделю. Может, через две.
— А связаться с ним можно? — спросил Зверев.
— Нельзя, — ответил Отец.
— А почему так? — удивился Зверев.
— Роуминг дорог, Гена им не пользуется, — с откровенной издевкой сказал Отец.
— А другие каналы? Домашний телефон, например?
— А я его не знаю.
— Это нетрудно узнать через справочное.
— Узнайте… Будете звонить — Гене привет, — сказал Отец.
Обнорский улыбнулся, сказал:
— Обязательно передадим. Лично.
— Полетите в Симферополь? — спросил Отец.
— Почему нет? У нас в Симферополе есть свой интерес.
— Любопытно: какой?
— Там седьмого ноября убили некоего Грека. Незадолго перед смертью он рассказал, что был в Тараще и принимал участие в захоронении некоего безголового тела…
Отец мгновенно стал красным. Взял в руки карандаш.
— Вы, Леонид Семенович, были знакомы с Греком? — спросил Зверев.
Карандаш хрустнул.
— Возможно, — сказал Отец. — Возможно.
Обнорский выключил диктофон, помолчал немного. Потом произнес:
— Леонид Семенович, Слепой и Грек — это ведь ваши люди… Ничего не хотите сказать?
— Что именно?
— Они явно причастны к исчезновению, а возможно, и к убийству Горделадзе… оба с уголовным прошлым. Очень странные контакты для депутата Верховной Рады? Ничего не хотите сказать?
Отец посмотрел на часы и ответил:
— Я ничего не хочу сказать… А сейчас — извините, у меня есть дела.
Обнорский и Зверев вышли. Когда дверь за ними затворилась. Отец смахнул со стола обломки карандашей, выругался и взялся за трубку телефона.
* * *
Обнорский и Зверев вышли на майдан Незалежности. Светило солнце, поскрипывал снежок, шел на площади бесконечный митинг: «Украина без Бунчука!».
— Чего мы добились? — спросил Зверев.
— Не знаю, — честно сказал Обнорский. — Возможно, мы вынесли смертельный приговор Слепому… возможно — нет.
Реяли на ветру «жовто-блакитные» флаги, колыхались плакаты с требованиями отставки Бунчука. В стороне стояли милиционеры в касках, со щитами и дубинками… Сегодня все было мирно, но уже прошли стычки протестующих с милицией, уже были раненые. В воздухе висели бациллы насилия, недоверия, ненависти.
— Да и хрен с ним, — сказал Зверев. — Все равно он ничего бы нам не сказал.
— Грохнут — точно не скажет.
— Не грохнут, — успокоил Зверев.
— Если Хозяин прикажет — грохнут.
Пьяный мужичок высморкался, зажимая одну ноздрю пальцем и заорал:
— Бунчук — палач!
* * *
Обнорский позвонил в Симферополь Сергею и попросил навести справки: нет ли в Симферополе Слепого? Сергей пообещал узнать… Часа через два он отзвонился и сказал, что нет, в Симферополе про Слепого никто не слышал. Говорят, у вас, в Киеве.
* * *
— Ты знаешь, Саня, — сказал Обнорский, — мне очень не понравились аквариумы.
— Да? А чем они тебе не понравились?
— Нет, сами по себе аквариумы, конечно, хороши. Пираньи? Ну пираньи — это дурной тон. Выпендреж… я, однако, о другом. Эти аквариумы могут служить наглядной иллюстрацией нашей работы: темень… за стеклом, в толще воды, происходит нечто… Мы стараемся разглядеть, понять — нет! Ни черта не видно. Скользят тени, тени, тени… Мы ищем кнопку, чтобы включить свет, чтобы заглянуть в темень. Но как только мы находим эту кнопку и высвечиваем один какой-то уголок аквариума, кто-то мигом ее блокирует. В аквариуме снова темно, снова скользят пираньи. И даже сейчас, когда мы просмотрели последовательно все закутки, заросли и гроты в нашем аквариуме и, кажется, составили себе общее представление о том, что происходит, кто-то все равно держит руку на кнопке… Как только мы включим мощный прожектор, чтобы осветить все пространство и показать всем, что творится внутри, этот «кто-то» тут же ее вырубит.
Обнорский произнес свой монолог, усмехнулся… Встал и прошелся по номеру, остановился у окна. За окном были сумерки, правый берег Днепра горел тысячами огней, работающий телевизор рассказывал о митингах и демонстрациях, сотрясающих Украину. Андрей повернулся к Звереву, сказал:
— Я не знаю, что делать… Найти Слепого, наверно, можно. Но ведь он ничего не скажет.