– Я даю честное слово офицера, товарищ полковник. Я клянусь мамой. Чем еще мне поклясться?
– Больше ничем. Все это… Эх, Егор… Я, чтоб ты знал, не имею права тебе этого говорить. Ни под какие честные слова. Но… Слишком как-то все… в узелок завязалось.
Полковник замолчал. Якушев не мог читать его мысли, не мог и знать поэтому, какое нестандартное, в чем-то нелогичное решение принимает Ильюхин. А полковник думал о том, что в этой истории с внедрением Штукина все с самого начала пошло наперекосяк и все действующие лица принимали решения, не только не свойственные им, но и, подчас, противоречащие их мировоззрениям…
– Дело в том, – сказал Виталий Петрович, – что на самом деле Валерий не бывший наш коллега, а настоящий товарищ, который выполняет важное задание.
– Какое… задание?
Полковник быстро взглянул искоса на опера:
– Задание… по раскрытию того самого убоя в лифте, где он чудом уцелел. Понимаешь? И задание это нельзя сорвать ни в коем случае…
Егора оглушило, как взрывной волной. Он долго не мог вымолвить ни слова, а потом спросил и сам не узнал свой голос – какой-то скрипучий, старческий:
– И для этого… Штукин к людям Юнгерова внедрился? Потому что убивали его людей?
– В каком смысле «внедрился»? – быстро и как-то очень нервно переспросил полковник, что не ускользнуло от обостренного воспаленного сознания опера. Якушев никак не отреагировал на переспрашивание, и Виталий Петрович, проиграв паузу, ответил сам: – Егор, я и так сказал тебе намного больше, чем мог. Я не знаю, сможешь ли ты это оценить.
– Смогу. – Якушев встал на негнущиеся ноги и качнулся в сторону выхода. – Разрешите идти, товарищ полковник?
– Иди, Егор. Постарайся отдохнуть, ты вымотался до предела, я вижу. А я тебе тоже даю честное слово офицера, что детально разберусь в истории твоей Зои своими методами. И выясню, что там случилось на самом деле. Думаю, что там не было криминала и злого умысла. Но я, в любом случае, обещаю во всем разобраться и рассказать тебе. А там уж будем вместе решать, что делать. Если надо будет вообще что-то делать. Но мне нужно время, чтобы спокойно во всем разобраться. Поэтому я тебя еще раз прошу…
– Я понял, товарищ полковник. Я дал слово. Я обещаю, что больше ни с кем об этой истории разговаривать не буду. Хватит уже… Разрешите идти?
– Иди. Спасибо, что пришел ко мне. Я этого не забуду.
Егор пожал протянутую ему руку и, слегка покачиваясь, как выпивший, вышел из кабинета Ильюхина…
Он не помнил, как выходил из Главка, его словно контузило. Пришел в себя Якушев только в каком-то кафе, выпив стакан коньяку залпом. Алкоголь словно вывел его из шока, и только тут Егор осознал, что, пожалуй, предыдущая полоса была не такой уж и черной, как та, что начиналась сейчас.
А положение у опера и впрямь было хуже не придумаешь. С одной стороны – он дал слово Ильюхину. Честное слово офицера. Но, может быть, в другой ситуации Егор бы плюнул даже и на это, перевесили бы сыновние чувства к Юнгерову, и он сказал бы ему, что Штукин – не тот, за кого себя выдает. Сказал бы – и сдал Ильюхина… И Штукина. Может быть. Но сейчас – Юнгеров просто не поверит, решит, что Егор мстит Валерию таким дешевым образом… И не сказать Юнкерсу – тоже подло: значит, жить со своими, брать от дяди Саши деньги и быть, как суке с любовными амбициями… Но и Штукина сдавать – тоже подло. Тем более, если он тот убой в лифте раскрывает… А Зоя? С ней как? Тупик. Тупик перед камнем, на котором такой текст написан, что лучше не вчитываться…
Егор вдруг очень пронзительно осознал свое одиночество. Он по-прежнему не верил Штукину, но понимал, что теперь помощи ждать уже точно неоткуда. А если неоткуда – значит, надо в одиночку переиграть Штукина…
…После безобразной сцены с зуботычиной, когда Егор ушел, Юнгеров настолько осерчал, что велел сгрузить водный мотоцикл обратно в озеро и минут сорок гонял на нем, как сумасшедший, закладывая немыслимые виражи. И только когда сил уже не осталось даже на то, чтобы взобраться на мотоцикл после падения снова, – только тогда Юнкерс на холостом ходу медленно подошел к пристани.
На мостках тихо стояли Денис и Штукин. Как только водный мотоцикл причалил, они с усердием стали затаскивать его на сушу по специальным полозьям. Подошедший Ермилов подал Александру Сергеевичу полотенце. Юнгеров снял мокрую футболку, вытерся насухо, замотал полотенце вокруг бедер и пригладил волосы. Все молчали.
– Валерий! – окликнул Штукина Александр Сергеевич.
– Я! – отозвался Валера, пытаясь втянуть мотоцикл фирмы «Барбандье» на тележку.
– Головка от… снаряда! – рявкнул Юнгеров. – Как управитесь – зайдешь ко мне!
– Есть, – понимающе вздохнул бывший опер.
Александр Сергеевич мотнул головой Ермилову, тот кивнул и поспешил за шефом. Юнкерс шел к дому тяжелыми широкими шагами. Юрий Петрович пристроился рядом и зашагал в ногу. Когда они уже подходили к дому, Ермилов оглянулся на все еще возившегося с водным мотоциклом Штукина и сострил:
– Если вам сразу понравился ваш новый подчиненный, значит, вы его плохо разглядели.
Юнгеров на шутку даже не улыбнулся. Он вздохнул, думая о чем-то своем, и пробормотал – опять же, будто сам с собой разговаривал:
– А Егора, получается, выгнали…
– Если кому-то что-то запретили – значит, кому-то что-то разрешили, – выдал еще один афоризм Ермилов.
Юнгеров покосился на него и зашагал еще быстрее, несмотря на то, что шел босиком и не по тропинке, а рядом с ней.
– Ничего, пробьемся, – продолжил он разговор с самим собой.
– В конце туннеля должен быть свет, если, конечно, кто-нибудь не вывернул лампочку, – ответил на это Юрий Петрович.
Юнгеров резко остановился:
– Да брось ты эти свои флотские прибаутки!
Ермилов широко улыбнулся, но униматься явно не собирался:
– Если вы думаете, что за вашей спиной говорят только плохое – у вас паранойя, а если только хорошее – мания величия!
Александр Сергеевич катнул желваками по скулам:
– Слушай, а ты в своей жизни переживаешь хоть за что-нибудь?
Юрий Петрович покачал головой:
– Не-а… Мне противопоказано, да и некогда. Наше дело – молотьба и хлебосдача.
Ермилов аккуратно обошел Юнгерова и зашел в дом. Александр Сергеевич беззвучно выругался, понимая, что Ермилов его злит специально.
Юнкерс с начальником «контрразведки» расположились на кухне и успели разлить чай, когда явился Штукин.
– Проходи, друг ситный, и рассказывай-ка правду. Всю, и, желательно, с подробностями, – такими словами встретил бывшего опера Юнгеров, немного нервно перебирая посуду на столе.