А в первые дни ему везло: ел досыта, сидел себе в автопарке и помогал дембелю Васе из Ростова-на-Дону готовить ГАЗ-66 к передаче. О том, как он будет этот автомобиль водить, Гафар старался не думать. Как-нибудь: «Аллах поможет», — любил приговаривать в сложных ситуациях вечно усталый отец.
…За руль Гафара так и не успели посадить, зато успели прилепить кличку — Чурек.
Ну а потом он выехал всё с тем же Васей в афганский корпус — надо было что-то отвезти бабраковцам, или «зелёным», как их ещё называли. Гафара послали с дембелем из-под Ростова, так сказать «на обкатку», для изучения маршрута. Весёлый Вася с энтузиазмом рассказал Чуреку, как пойдет дома в загс — непременно в дембельской форме с аксельбантами из выбеленных строп, с вшитой гитарной струной, в заранее выменянных хромовых офицерских сапогах… Гафар даже задрёмывать начал под эту болтовню.
Внезапно БТР, пыливший перед их грузовиком, окутался чёрным облаком. А ещё через мгновение раздался оглушительный взрыв. Сразу же пахнуло горячей гарью с едким запахом селитры. Гафар закашлялся, задыхаясь, и даже не услышал автоматной очереди по стеклу кабины…
…Очнулся он от того, что кто-то садистски давил ему на кадык стволом его же «Калашникова». Рядом какие-то с виду четырнадцатилетние пацаны, лениво посмеиваясь, выворачивали карманы у шумно хлюпавшего кровью Васи. У дембеля из Ростова была оторвана челюсть, пуля попала ему в скулу. Мотор грузовика работал — видимо, очередь разнесла только ветровое стекло.
В голове Гафара даже мысли не мелькнуло о побеге или сопротивлении. Он мог думать только о том, что его сейчас убьют.
Давление автоматного ствола на его кадык чуть ослабло.
— Айе ту хазара асти? [102]
(На западе Афганистана просто не знали других «узкоглазых».)
— Озбэк астам… [103] — словно со стороны услышал Гафар свой собственный голос. — Аз шахрэ Самаркянд…
Только через несколько секунд он понял, что лежит на земле со спущенными штанами.
— Афарин! [104] — даже как-то весело сказал старший из пацанов, улыбчивый, совсем не похожий на плакатного душмана. Он подмигнул Гафару и представился:
— Джумалиск’ам… Гушьку. Ба кафирэ камак ку. [105]
Гафар хотел было переспросить, как помочь, но быстро всё понял. Другой афганец, ещё моложе Гафара, уже деловито тащил подёргивающегося Васю в колёсную колею.
— Зуд шу, бача! [106]
Джумалиск стволом загнал Гафара за руль грузовика, сам сел рядом и снова подмигнул:
— Харакат ку, шоурави! [107]
У Гафара потемнело в глазах, и он в первый и последний раз в своей жизни отпустил сцепление. Крика Васи из Ростова он не слышал и надеялся, что тот успел умереть ещё до того, как по нему проехал его же грузовик, так и не переданный сменщику…
Гафара погнали в банду однорукого Якдаста, где тут же пустили по рукам. Особо старался весёлый Джумалиск, ласково называвший Гафара своей «хазарейской невестой». Наверное, хазарейцы ему что-то сделали или задолжали…
Где-то через месяц его обрядили в когда-то белое ярмарочное одеяние, выдали непонятные бумажки и закинули в грузовик — «барбухайку». Там, в кузове, было уже много афганцев, человек сорок. Благообразный седой старик, не стесняясь, схватил Гафара за яйца и сказал, что оторвёт их, если он хоть слово по-русски пикнет на блокпосту…
«Барбухайку» раз пять останавливали шурави, но не обыскивали, потому что водитель-пуштун заранее собрал со всех «бакшиш» тысячными купюрами афганей-«афошек».
На одной заставе, правда, здоровенный русский салага (форма новая, невыгоревшая, а сапоги старые, раздолбанные) с безумными глазами всё же переворошил пожитки всех пассажиров, дико крича при этом:
— У кого, суки, мазь Вишневского? «Компот» в котёл упал, сдохнуть может… Ну, бляди…
Гафар не сразу понял, что, видимо, что-то случилось со щенком по кличке Компот. Ну и «деды» отправили салагу за мазью…
Салага этот Гафару запомнился. Его с заставы потом Олегом окликнули…
Из ярмарочного «перекладного» Кандагара Гафара уже без проверок отправили в Пешавар, где по случаю представили лидеру Исламского общества Афганистана самому Бурхануддину Раббани. Поскольку какие-то предки Раббани были выходцами из Самарканда, он задавал вопросы на вполне сносном узбекском языке.
Гафар честно рассказал о себе и всех своих жизненных перипетиях.
Раббани покивал и громогласно заявил во всеуслышание, что Гафара, кто бы он ни был по крови, «вёл Аллах» и что к «братьям» он пришел добровольно. А посему Раббани дал команду сделать из земляка «истинного моджахеда».
Целый месяц его особо не трогали, только заставляли учить Коран. Потом приехал какой-то то ли пакистанец, то ли европеец. Этот «гость» на понятном русском языке рассказал Гафару об аресте в Союзе его старшего брата Рашида Халилова.
Дескать, брат специально обманом отправил Гафара в Афганистан «воевать с Советами», для того чтобы подготовить почву к собственному бегству в Южную Корею. Якобы брата взяли, когда он оформлял турпоездку в «полукапиталистическую» Югославию…
Получалось, что теперь уже путь на родину Гафару был по-любому заказан. Вернее, не Гафару, а уже Абдулле…
Как он ни учил Коран, но за «правоверного мусульманина» его всё-таки не очень принимали — слишком уж узкоглазый. Но до поры не трогали, помятуя наказ Раббани. Однако лидер Исламского общества Афганистана то ли забыл о своём «крестнике», то ли не до него ему было…
И вот однажды, якобы чтобы проверить нового моджахеда в деле, Абдуллу отправили в лагерь, который местные называли «Зангали».
Отправили, чтобы тайно следить за пленными. Лагерь этот находился в семи километрах от аэродрома Пешавар, и в нём размещался учебный центр имени Халида ибн аль-Валида. Общая площадь лагеря, огороженного каменной стеной, составляла почти полтысячи гектаров. В лагере кроме палаток для курсантов-моджахедов и мечети, которую только-только начали строить, стояла мрачная средневековая крепость.
В ней размещались склады с оружием и подземная тюрьма для пленных…
Сначала Абдуллу бросили в камеру-нору с пленными офицерами-афганцами. Через две недели его перевели в другую — так он узнал, что в крепости есть ещё и шурави… Начальство было недовольно его работой. Абдулла не рассказывал ничего интересного, и постепенно он, вроде как «не справившийся со своими обязанностями», перешёл на положение обычного узника.