– Что это, Виталий Моисеевич? На старинные инкунабулы не очень похоже...
– Точно не похоже, – ответил библиотекарь. – Das ist eine Leserin*.
* Это одна читательница (нем.).
Я снова посмотрел на фото... хороша!
– Однако что же это означает?
– Об этом нужно спросить у нее. Но не спросишь, перестала посещать нашу Библиотеку сия особа. А в те времена, когда посещала, всякий раз «забывала» в столе свои фото в стиле ню. Вот – оставил один снимок на память... Но это из области курьезов, как, например, случай в журнальном фонде еще в шестидесятые годы. В ту пору выдача журналов осуществлялась сразу же по читательскому требованию. И – представьте себе такую сцену: зал, тишина, читатели... Голос библиографа Зюзиной, строгий и серьезный: «Кто заказывал журнал „Мудак”?» Тишина. Шок у нашей высококультурной публики. Матерщина в Библиотеке?.. А наш славный библиограф повторяет: «Кто заказывал журнал „Мудак»?» В ответ ей раздается робкий голос: «Я... я заказывал журнал „Чудак”». Вообще, доложу я вам, с названиями книжными случаются казусы. В наших фондах хранятся книги с невообразимыми названиями. В 1927 году одно вологодское издательство выпустило «Окаменевшие мозги ледникового периода». А в пресловутом тринадцатом в Санкт-Петербурге издали книгу «Крысы и их заместители в Западной Сибири и Туркестане». Автор – профессор Кащенко. Серьезнейшее сочинение... «Крысы и их заместители». Почти басня господина Крылова... Кстати, Иван Андреевич Крылов был нашим сотрудником, много лет Библиотеке отдал. Я, когда вспоминаю это исследование о крысах, вспоминаю и директора нашего – товарища Косого Владислава Николаевича. Он к нам попал с партийной работы. Был в свое время вторым, кажется, секретарем Куйбышевского райкома капээсэс... И все свое номенклатурное, извините за выражение, дерьмо он принес с собой. Человечек откровенно хамоватый и трусливый. Когда входил в административный раж – краснел, кричал и только что ногами не топал... Да. «Крысы и их заместители». Очень глубокое название. Но в нашей библиотечной стенной газете его сравнили с зайцем. Газета у нас хорошая выходила, очень острая. Вот в ней-то и был стих... Увы, не вспомню дословно, но смысл таков: ранее в Библиотеке водились благородные олени, а нынче они выродились в зайцев. Я уже говорил вам, молодой человек, что Библиотека не очень любит всякого рода номенклатурщиков. Помните?
– Да, помню.
– Вот вам нагляднейший пример. Двадцать третьего мая девяносто пятого года мэр Собчак осчастливил нашу Библиотеку. Подарил нам свою очередную книгу. Ну-с, по этому поводу собралась огромная, как нынче принято говорить, тусовка. Тьма подхалимов, телевидение, кажется, было... Крысы и их заместители... Эпохальное событие! Наш товарищ Косой с номенклатурным восторгом приветствует мэра-демократа и большого писателя Собчака. Фурор! Восторг! Волнуются небесные сферы... А Библиотека возмутилась! Она не приняла дара Собчака. Не захотела.
– Я не понял. Что вы, Виталий Моисеевич, хотите сказать?
– А все очень просто, голубчик. В тот самый момент, когда наш трусливый зайчишка пел оду отцу русской демократии, в журнальном фонде разорвалась труба парового отопления. Это был плевок! Да, юноша, плевок, пощечина, вызов. Вот так!
– Виталий Моисеевич, – сказал я, – но -трубы лопаются не только в Публичке... не хотите же вы сказать...
– Именно! Именно это я и хочу сказать: Библиотека – это разум, коллективный разум писателей, читателей и нас, книжных червей. Не зря же она прощается с нами, когда пора нам уходить.
Последние слова Виталий Моисеевич произнес тихо, грустно. Что-то изменилось в нем неуловимо. Я хотел спросить, но не успел. Собственно, я даже еще и не сформулировал: а что же хочу я спросить?
Хилькевич посмотрел мне в глаза и сказал:
– Я слышал шаги.
– Шаги?
– Да, шаги. Иногда в наших залах слышны шаги. Знаете, что это означает?
– Н-нет, – ответил я. Отчего-то мне стало не по себе. Как будто сквозняком потянуло...
– Шаги в пустых залах слышны незадолго перед смертью кого-либо из старых сотрудников.
Я хотел что-то сказать... Господи, что же я хотел сказать? Я хотел сказать что-то, но вдруг засвистел чайник. Чайник засвистел, Виталий Моисеевич вздрогнул... Вздрогнул, встрепенулся и сказал с улыбкой:
– Нуте-с, вот и чаек. А то я вас совсем по-стариковски заморочил. Давайте пить чай... Вот только сахар у меня весь вышел.
Долго мы еще сидели и пили несладкий чай, и старый книгочей рассказывал, рассказывал, рассказывал. О Библиотеке, о книгах,о сотрудниках... Я не записывал и, разумеется, многое забыл. О, как много я забыл... Прощаясь, я попросил разрешения зайти к Хилькевичу в Библиотеку. Да, конечно, согласился он, буду весьма рад... обязательно приходите. Я вам много интересного смогу показать. И с интереснейшими людьми познакомлю.
Позвонить старому книгочею я смог только спустя неделю. Раньше не давала работа. Я позвонил, договорился о том, что зайду завтра.
А назавтра... Назавтра в назначенный час я вошел в вестибюль Публички, свернул в коридор и сразу же встретился глазами с Хилькевичем. Улыбающийся, веселый Виталий Моисеевич с иконостасом орденов и медалей на груди смотрел на меня из черной траурной рамки на белом листе ватмана. Текст под фотографией сообщал, что вчера на рабочем месте скончался старейший сотрудник Библиотеки Виталий Моисеевич Хилькевич...
...В ту пору, когда я служил на театре... Старые русские актеры, особенно дореволюционной школы, всегда говорили именно так: «Я служил на театре...» Теперь этот речевой оборот подзабылся, из употребления вышел... А жаль! Жаль. Но, хоть и забылись слова, дух театральный не умер. Если «столкнулся» человек с театром, поработал на сцене или всего лишь рядом с ней – он душой с театром навсегда. Проходят годы, десятилетия, но вдруг (вдруг ли?) человек произносит фразу:
– В ту пору, когда я служил на театре...
...В нашем Агентстве работают люди самых разных профессий: журналисты, бывшие сотрудники милиции и госбезопасности, военные, педагоги. Есть у нас даже фотомодель... И бывший драматический актер. И бывший театральный критик.
Вы уже поняли?.. Ну, конечно, вы уже поняли. Совместное со-су-ще-ство-ва-ни-е актера и критика в одном коллективе – это нечто. Однажды, во время празднования Нового года, нам даже пришлось их разнимать. При всем при том, что мужики-то оба нормальные... до тех пор, пока речь не заходит о театре.
Володя Соболин за шесть лет служения Мельпомене сменил семь разных театров. Рассказывая об актерском прошлом, склонен немного (чуть-чуть, слегка, до размеров пирамиды Хеопса) привр... э-э... увлечься. Но – повторюсь – несильно. Просто из Володиных рассказов следует, что с Товстоноговым, Розовым и Уильямом Шекспиром он на короткой ноге. С кем-то из них водку пил, с кем-то просто по корешам...