– Вот твой прадедушка Сосланбек – он первым в нашем роду стал инженером… В Баку работал, очень большим человеком там стал. А это твой двоюродный дядя Идрис, ему орден вручал сам Хрущев, он на камнях Хорезмской области сумел хлопок вырастить. А это твой дядя по маме Вахит. Он четырех человек зарезал, четырнадцать лет отсидел, всю Караганду в руках держал. Его сам Кунаев уважал…
Отец Хамзата почти каждый год гостил у кого-нибудь из своих армейских сослуживцев, приезжали и они к нему – русские, азербайджанцы, никто тогда на национальность особо не смотрел, В те дни не переводились в доме Алихаджиевых шашлык, жижиг-галнаш и кизлярский коньяк…
…В шесть лет Хамзату впервые резко дали понять, что он – мужчина. Он тогда прибежал зареванным домой после мальчишеской драки, а сестра Малика, надменно сощурившись, бросила ему:
– Ты или волк, или овца. Посередине не бывает. Бабушка так говорила.
Эти слова Хамзат запомнил на всю жизнь, тем более что у овцы – понятно, какой конец. Впрочем, умершей еще в Казахстане бабушке приписывали и другие слова, якобы адресованные деду Хамзата:
– Какой же ты мужчина, если медалями бренчишь, а барана украсть не можешь?!
Хамзат хотел быть мужчиной и быстро начал физически ощущать свое взросление. В 10 лет отец научил его водить машину. В 11 лет Хамзат уже бегал со сверстниками на вокзал «смотреть блондинок». Это было популярное тогда у чеченских подростков развлечение: заключалось оно в том, чтобы на спор задрать у русской пассажирки юбку и удрать от погони. Особенным шиком считалось проделать все это на глазах русского же мужа. Чеченок трогать не полагалось. Однажды Хамзату убежать не удалось, он был бит нещадно, по-мужицки, на глазах у остальных пацанов. То, что бил его русский, – в памяти также отложилось навсегда…
В двенадцать лет Хамзат заработал свои первые деньги – за развозку на мотоцикле почты на первомайские праздники. Тогда он купил свои собственные сигареты, и когда русский одноклассник попытался одну у него стрельнуть – Хамзат отказал, всплыл почему-то в памяти тот неприятный вокзальный случай… Хотя среди его приятелей были и русские, и дагестанцы, и татары, и даже один еврей по фамилии Ходус, у которого откуда-то всегда была жвачка. Вокруг было много смешанных семей, кто тогда действительно спрашивал про национальность?
…Хамзат запомнил, как вступал в комсомол. Все вступали, и он вступил. Билет ему вручал секретарь райкома Салман Радуев – энергичный и непререкаемо идейный. Радуев хорошо говорил, особенно на общественные темы. Он часто бывал у Хамзата в школе, просвещал подрастающую молодежь. Именно он заронил в голову Хамзата простую мысль о том, что надо быть хитрее, если хочешь чего-нибудь достичь: ведь преуспевает тот, кто правильно понимает «политику», точнее – «текущий момент», под который и надо подстраиваться. Про «текущий момент» Хамзат запомнил крепко. А ведь и правда – многие из родственников Хамзата возвращались из армии партийными и устраивались на хорошие места. Потом они помогали своим. Таков был закон советской чеченской жизни. После депортации 1944 года отношения между тейпами стали запутанно-перемешанными. Когда с 1957 года чеченцы стали возвращаться в родовые селения, оказалось, что построенные отцами-дедами дома заняты, в основном своими же «счастливчиками», которые «правильно поняли политику». А иногда в таких домах жили и русские, направленные для развития национальных регионов. Родовой дом отца заняли под какую-то контору. В начале шестидесятых со своими разбирались быстро: съезжай или… Никто особо не сопротивлялся, отношения между тейпами были действительно сложными, а кто захочет запустить с горы еще один камень кровной мести? С русскими все решалось сложнее – за ними ощущалась тогда сила, хотя именно русские, вообще-то, были во всем и виноваты… Отец Хамзата воевать с властью за родной дом не стал – как один шалинец; спустившийся с гор уже стариком в середине восьмидесятых… Именно поэтому семья Алихаджиевых и осела в Гудермесе – большой железнодорожный узел неплохо обеспечивал работой. Уклад советской чеченской жизни стал разрушаться в конце восьмидесятых. Тогда многие заговорили о несправедливости, как, например, главный механик автоколонны, где Хамзат подрабатывал летом:
– Почему начальник автоколонны – русский? А секретарь парткома – вообще армянин? Ведь мы – на чеченской земле! Что понимает русский в распределении путевок и закрытии нарядов, особенно если надо уважить хорошего человека или родственника? Если бы я был начальником, хлебом клянусь, все встало бы на свои места. А русский может уехать в свою Россию. Его примут везде, а чеченца – нет!
…Времени для таких разговоров становилось все больше, потому что возить стало почти нечего – даже винзавод закрылся. Работа оставалась только у бензовозов, но на них работали в основном чемберлоевцы, представители другого тейпа.
…В 1991 году Хамзат уже не пошел в десятый класс своей школы – формально потому, что большая часть учителей (даже чеченцев) стали уезжать в Россию, а фактически – потому, что что-то зрело и все ждали – что будет…
Тем временем слово «русский» все крепче прирастало к слову «собака». «Русские же даже туалетом пользоваться не научились», – так уже многие не только думали, но и говорили вслух. Некоторые, правда, заступались, говорили, что есть и хорошие русские – работящие. Но заступались с оговорками, мол, все-таки очень много русских пьяниц, которых кормят чеченцы…
…Тот главный механик стал-таки начальником колонны. И сразу же вместо утренних летучек начал проводить длинные политинформации. Они начинались с молитвы, хотя новый начальник еще год назад учился в университете марксизма-ленинизма.
– Никто не хочет жить «под Москвой», – горячо говорил бывший коммунист. – Почему мы хотим? Скоро Союзу конец. Россия – это там, за Ростовом. А здесь – Кавказ, Чечня. Кстати, почему русские говорят «Чечня»? Тогда они – «Русня». Наша страна – Ичкерия!
Все слушали внимательно, тем более что на работу-то ходили еще каждый день, а путевок выписывали – от силы две в неделю… Шел к концу мятежный 1991 год. В Грозном и Москве – что ни день, то потрясение. Но вот и в Гудермесе закрылись госпредприятия, а поскольку других не было, работу потеряли даже бензовозы-чемберлоевцы. Автоколонна встала окончательно. Многие начали качать нефть по дворам. Так и поступил сначала Хамзат, потом средний брат, а потом и отец. Жили тем, что можно было продать или «найти в освобожденных домах». Когда стало совсем плохо, средний брат Иса «взял» в Аргуне магазин и попал в Грозненский ИВС. Выкупить сына отец не смог.
…А волна митингов «против колониального Центра» все набирала и набирала силу. На этих митингах людей очаровывали завораживающей перспективой «кавказского Кувейта» – ведь в Чечне самая чистая в мире нефть и самые лучшие строители! Стало быть, если нефть продавать с умом, то «из кранов польется коньяк»! Многие, слушая это, смеялись, но так хотелось верить хоть во что-то… Кроме, само собой, веры в Аллаха, которого опять-таки «не приемлет безбожная Москва». А у самой-то Москвы – нет ни силы, ни Аллаха, ни денег, ни гордости. А «Кувейт» начнет строиться сразу, как только будут выгнаны «московская милиция, КГБ и купленные партбюрократы-предатели». Скоро наступит день, когда с врагами свободы будет покончено во всем Союзе, на земле Ичкерии не останется ни русских, ни милиции.