– Слушай, отец… Видишь, тушенка откуда? Написано «Майкоп». Там тоже мусульманы живут, они ж плохого тебе не сделают. Бери. Считай, что подарок от своих…
– Не могу, товарищ старший лейтенант. Национальные традиции… Вы мне лучше китайца своего пришлите с кем-нибудь – забор починить. Я видел, он умеет.
– Хорошо, хорошо…
Под «китайцем» Хож-Ахмет имел в виду Тунгуса, и Рыдлевка действительно послал Веселого с сержантом Николаевым помочь «восстановлению разрушенного хозяйства».
Они нашли Хож-Ахмета в его дворе сильно пьяного и в старом солдатском кителе – еще с бархатными голубыми погонами и буквами «СА» на них и с серебряными двойными лычками. Хож-Ахмет сидел на чурбане, сильно раскачиваясь, в одной руке у него был марлевый сверток, в другой – альбом и магнитофонная кассета. Чеченец посмотрел на солдат и сказал:
– Люди совсем шакалы сделались. На хрена эта война? Тебе, китаец, она нужна? Ты кто по наци? Думаешь, чечену она нужна? Вот, шашлыки берите…
Хож-Ахмет сбросил марлю – под ней были четыре палочки с бараньими ребрами, луком и помидорами. Шашлыки оставили на кителе жирное пятно.
Пока Веселый с Тунгусом трескали угощение, чеченец продолжал свой монолог:
– Майор не пришел. Старлей – не хочет. Брэзгувают, фэдэралы… Пачиму ни старлей, ни майор нэ говорят «товарищ младший сержант»? «Чэчэн», «мужик»… Мы – такой же, как все… Был Союз. Был – дружба… Тэпэрь – свабода. Шариат – Ельцын. – Масхадов. Одын брат застрелили в Грозный на вокзале. Другой брат – в Гудермес. Было восемь баран. Остался адын. Последний задавил. Ешь шашлык… Вот мой дэмбельский альбом. Вот полковник Драч – командир части. Лично портвейн забрал – пять суток гаупвахты – Ош Чашму пили. Это мы у его гаража с Вовкой Несмашным и Серегой Русских – он комсомольский секретарь был, но не говно. Потом дипломат стал, в Ливане убили – писали в газетах… А это – я… Вот это – Хатохов. Кабардин. Он меня черножопым обозвал в строю. Капитан Фауст его ответ за санчасть и та-акой пизды дал… А это кассета – капитан Белевич пел – берите, подарок.
– Спасибо, – сказал дипломатично Тунгус, пряча кассету.
– Классный альбом, – авторитетно признал Веселый, прожевывая уже остывшую баранину. – У меня такого уже не будет…
…Когда Веселый с Панкевичем и Тунгусом подбежали ко двору Хож-Ахмета (спецназеры остались на улице – внимательно просматривая ее), там двое односельчан уже вынимали из петли повешенного младшего сержанта запаса. Рыдлевка выругался. На скамейке во дворе ветерок трепал ксерокопированную «фетву» – приговор шариатского суда, куда коряво по-русски было вписано печатными буквами «ПРИДАТИЛ ЧЕЧЕНСКОГО НАРОДА». Панкевич снова выругался. Тунгус перехватил под левую руку снайперскую винтовку и вздохнул:
– Шашлыками угощал… Мы когда сарай чинили – он меня еще в сторону отводил, просил, чтоб я ротному передал про какого-то Хамзата… Говорил, что его сюда не пустят, потому что здесь «беной», а Хамзат – аллерой… Говорил – не надо зачистки, хотим дружба и не стрелять… Говорил – не надо село ездить, семь мужчин осталось, если будет ополчение – придут с гор убивать… Я толком не понял… Еще говорил – араб придет, стрелять будет, снайпер какой-то…
– Какой араб? – не понял Рыдлевка.
– Да хрен его знает, – пожал плечами Тунгус. – Он сильно датый был… Я ротному, как мог, пересказал – он только рукой махнул. Сказал, что у этого Хож-Ахмета у самого плечо надо проверить… «При стрельбе из автомата от отдачи на плече остается характерный кровоподтек-синяк.»
– Понятно, – сказал Панкевич. – Вот что… Дуй-ка к Самохвалову на тот конец, доложи… ситуевину. Осторожнее… Возьми у Федорова Коняева и Гусева – один не ходи… Давай.
В этот момент пожилая чеченка снова заблажила:
– Там бумажка оставил: кто будет жаловаться – всех зарэжим! Фэдэрал – убийцы! Не пускают в район! Мнэ женский консультаций надо!
– Мамаша, – устало вздохнул Рыдлевка. – Да угомонитесь вы…
Зачистка шла. Жизнь села – как ни странно – тоже. Во дворах, где заканчивались обыски, молодые женщины начинали деловито развешивать белье, причем по большей части мужское, хотя и мужчин-то в селе, считай, почти не было… Тунгус с Коняевым и Гусевым нашел Самохвалова у дома администрации. Ротный пересчитывал лежавшие на земле (видимо, найденные «вованами») ПТУРСы – «Фаготы».
– …четыре, пять, шесть… Прокурор подъехал? Где он? С аксакалами обнимается? Что, Султан, скажешь? «Ничего нету, товарищ майор, Аллах видит нэту». А пулеметная лента откуда? Пулемет, небось, только в фильме «Чапаев» видел?
Султан смотрел в землю:
– Не знаю… Мы – мирный…
– Товарищ майор, – обратился к ротному Тунгус, – старший лейтенант Панкевич просил доложить… Там Хож-Ахмет – ну, тот, у которого еще барана задавили. Его повесили. По шариатскому приговору. Сейчас снимают как раз…
Ротный в бешенстве схватил Султана за плечо:
– Что скажешь, тоже не знал? Кто в селе, Султан? Что ты муму ебешь? Что тут у тебя происходит?
Султан, казалось, стал еще меньше ростом, еще больше поник плечами:
– Не знаю, Аллахом клянусь… Хлэбом клянусь – мы мирный… Те, кто с гор приходят, – звери… Они придут, фугас поставят – нас поссорить хотят. Вы зачистку делаете – они приходят с гор, говорят, вот, вас от гоблин защищать надо… Давай баран, давай дрова… Я не боюсь – менэ столько раз кинжал на горло приставал… Меня зарежут – ты, майор, с кем говорить будешь? С аксакалами?! Иди – говори. Как прокурор.
– Ладно, – чуть сбавил тон Самохвалов. – Ты мне Лазаря не пой… Не первый день… Только что-то в этот раз – вчера нашего парня зарезали, сегодня – вашего сельчанина повесили… А в селе, ты говоришь, никого? С гор летают?
Султан отвернулся.
…Между тем на том конце села, где находился взвод Рыдлевки, с истошным криком побежала по улице пожилая чеченка:
– Ой, федералы насилуют! Ой, прямо дома грабят!
Рыдлевка с Веселым ее даже не сразу догнать смогли:
– Стой, стой, мамаша! Где насилуют?
– Там. Контрактники…
Панкевич буквально ворвался в указанный дом – Веселый ввалился за ним. Дверь в комнату старлей чуть ли не вышиб с петель и… замер на пороге. В комнате пожилая женщина угощала трех лысых крнтрактников-«вованов» еле заварившимся чаем. На стенах – советские грамоты и дипломы с выставок филателистов. Сидевший рядом с контрактниками древний старик с азартом тыкал пальцем в аккуратный кляссер. Аксакал посмотрел на Рыдлевку недоуменно и, видимо, продолжил что-то объяснять про марки:
– …Вот, смотри, точно такая же – но без зубцов, а год – семьдесят третий.
Потом старик все же отвлекся от альбома и спокойно сказал десантникам:
– Зачэм двери ломаете? Открыто. Заходите. Нас уже провэрили. Вот, филателиста встретил… Я сначала только советскую флору-фауну. Потом, когда в Грозном уже… Там – заграничные. Вот Гвинея, а это – афганские… Жирафы. А ты – «спорт», говоришь? Олимпийские, восьмидесятого года – нужны, «гашеные»? Мнэ – нэ надо…